Нелепо жить воспоминаньями, Не верить, не любить, А только мучиться страданьями И слезы долго лить…
Да, этот слез лить не станет. Порешит, как овечку, любого, ставшего у него на пути.
Не завидую я также и тем, кому он будет верить и кого любить. Для таких людей нет ничего святого…
Странно, почему Олег Вихренко пришел к выводу, что мы с ним похожи? По сравнению с этим людоедом — я невинный интеллигентный мальчик!
Но мне только хотелось так считать. На самом деле, если бы в камере было зеркало, то я увидел бы в нем такую же точно харю, как и у рецидивиста Сергея Мисютина. Во всяком случае, не менее решительную и наглую.
Правда, надеюсь, не столь тупую и жестокую.
Мисютин тем временем сбросил адидасовскую куртку, оставшись в тельняшке и брюках. Топили в «Крестах» на славу. В камере не прохладнее, чем дома на Карповке!
Я до сих пор не вымолвил ни слова, а сокамернику явно не терпелось почесать язык, и он снова принялся приставать ко мне. Рядом больше никого не было!
— Тебя как звать-то?
— Кирилл.
— Киря, Кирюша, славное имя. Воровское!
(Если бы он знал, как я не выношу подобного обращения, то не будил бы во мне зверя!) Но «зверь» пока что не зарычал, только хмыкнул. А Мисютин продолжил:
— Погоняло?
— Это еще что такое? — я не спешил выказывать свою осведомленность, продолжая прикидываться лохом. — Кличка, что ли?
— Кличка у собаки, а ты человек. Хотя и маленький, — назидательно произнес Мисютин. — Вот я, например, Барон. Слыхал такого?
— Не-а! Это который Врангель?
— Ну ты, вольтанутый! Отныне будешь Тундрой. Тупым, значит, по-нашему…
— По-вашему, это по какому?
— По-блатному! Скажешь, Барон крестил, ежели кто спросит. А сейчас, перелазь бегом к дяде, почеши спинку!
С этого и следовало бы начинать. Я знал, что в последних словах следователя Перфильева таилась не пустая угроза, а, скажем так, предупреждение об опасности, поэтому — даже без всего, что знал сам, даже по официальной легенде, — должен быть готовым к любым неожиданностям.
— Вставай, Тундра, чего разлегся?
В голосе Мисютина-Барона послышалось плохо скрываемое раздражение, и я решил не испытывать далее судьбу. Поднялся с места и спокойно спросил:
— Где чесать-то, господин Барон?
Ни слова не говоря, сокамерник спустил ноги на пол и повернулся ко мне вполоборота. Так же молча я обхватил его шею левой рукой, а правой резко надавил на известное мне место. Мисютин поплыл куда-то вдаль и быстро обмяк. На губах запузырилась пена.
Я забарабанил в двери ногой:
— Человеку плохо!
Если бы «вертухаи» прибежали на несколько мгновений позже, боюсь, Барон бы никогда не вернулся с того света. А так все обошлось, — несколько крепких пощечин и ушат воды, экстренно выплеснутый на голову уголовника, постепенно привели его в чувство.
— Что это с ним? — недоумевали контролеры (через несколько минут в камере их собралось трое — не знаю, положено ли так по их правилам, или Барону уделялось особое внимание).
— Не знаю. Наверное, эпилептический припадок, — пожал плечами я.
Мисютина на время выволокли из камеры, оттащили в дежурку и вызвали врача. Вчерашний выпускник мединститута, крепкий парень без особых проблесков врачебной мудрости на русопятой физиономии, полностью подтвердил мой диагноз.
