– Давай, к оружию! – крикнул Тукачев.
Заседание бросилось к кладовке.
– Дверь заперта, товарищ, по-любому не открыть!
– Ломай, товарищ!
– Не ломается, лом нужен! Топор худой. На ладан дышит! – стоял крик у кладовки.
– Выходи, – сказано было от дверей.
Иван Тукачев вышел из сеней на крыльцо. Видит толпу людей.
– Что вам, товарищи, нужно? Почему так поздно, да еще с оружием?
Ему ответом с улицы:
– Товарищей теперь нет, а есть господа! Мы говорим: перешли на сторону белых. Предлагаю перейти вам!
– На сторону белых никогда не перейдем, не им, советской власти, этого делать! – ответил Иван Тукачев.
– А ну давай, бей! – крикнул вожак восставших, Белоусов.
Группа восставших набросилась на членов волостного ревкома, начала избивать. Вторая группа не позволяла это делать. Товарищ Лаврентиев пытался сесть на лошадь, уехать, получил в бок удар штыка. Потом цепь вооруженных винтовками и охотничьим оружием людей повела восставших на площадь.
– Освободите женщин, освободите! – кричал Иван Тукачев, требовал отпустить Марию Сергееву, Марию Романову и Дарью Данилову, двух работниц продовольственного отдела ВИКА и одну учительницу.
– Ладно, Романову освобождаем, а остальных под замок, – распорядился Константин Филин. – Господа, желающие записываться в ополчение, подходите к зданию управы, – объявил остававшимся в стороне крестьянам купец Филин. Вооруженным людям приказал: – Всех коммунаров и им сочувствующих лиц арестовать.
Арестованных отвели в тюрьму, затолкав прикладами в камеры. На улице у главной площади кулаки мобилизовали под ружье мужчин от сорока до пятидесяти лет.
– Будете караул нести в Толве и в других местах по волости, берите винтовки и охотничьи ружья. Кто в мировую войну на фронте был, шаг вперед! – слышался громкий голос Константина Филина, обращенный к строю мужиков.
– А куда вступаем-то мы, барин? – спрашивал кто посмелей из крестьян.
– В русско-английский добровольческий экспедиционный корпус, – ответили за Филина.
– Вон оно как. А куда экспедиция отправится?
– Сказано же здесь: по родным местам, коммунаров с советами уничтожать.
– А деньги давать будут за поимку?
– Золотом рассчитаемся, – обещал уже Филин.
– Ну, тогда идем, – ответили хором в строю. И ветераны фронтовики вышли, сделав вперед один шаг, как велено.
Скоро поймали красноармейца Мельникова с проломленной головой, истекающего кровью бросили в тюрьму. «Сволочи!» – кричал Егор. Шумом, ударами прикладом конвоиры бросили Мельникова в арестантское помещение, где под замком оказалось двенадцать человек. На следующие сутки в восемь утра:
– Надо объявить в волости твердую диктатуру! – поднял голос Захарьев Иван.
– Диктатуру, – поддержал Ивана Тихонов Павел, высказав резкую речь.
– А что делать с коммунарами? – спрашивает один.
– Расстрелять, – мигом находит ответ второй.
– Зачем стрелять, по двадцать-тридцать шомполов каждому и отпустить, – поднимаются голоса собрания. – Направить арестованных в Челмужи, в распоряжения полковника белых войск! – говорил и гудел зал.
– Отпустить, – поступили следующие голоса.
– Уничтожить всех коммунаров!
– Против, господа! – им кричал поп по фамилии Соколов.
– А как казнить будем, вешать или четвертовать? – послышались вопросы из собрания.
Говорили, так ничего и не решили.
– Продолжим заседание в следующий раз. Завтра с утра! – поступило предложение в президиум.
На том и порешили, прозаседавшись до вечера. Утром продолжили.
– Надо продолжать организовывать добровольческие отряды ввиду появившихся слухов, что в Типиницах высадился отряд красноармейцев. Что делать будем, господа?
– Воевать!
– С кем воевать будешь, народ-то у нас не боеспособный? – обсуждал вопрос с Константином Филиным глава управы Владимир Ульянов. – Я увидел только троих боеспособных мужиков из отмобилизованных только что добровольцев.
– Это не твоя забота, я сам найду, кто воевать будет. Подмогу из Кузаранды попрошу, – ответил Филин Ульянову. Высказав, долго кричал, угрожал: – Кто не хочет воевать против красных – тому штык в бок! – окончил речь Филин угрозой и присел на место.
– А кто продовольствием снабжать нас будет? – задался из зала конкретный вопрос.
– Я со своих личных запасов – белые отряды, – обещал, сидя в собрании, купец Захарьев.
– А что будет после победы белых? Программа какая-то есть?
– Победим, а там посмотрим, после победы разберемся, – ответил на вопрос крестьянина Большакова Филин.
– Это не ответ, – прогудел зал. – Голосовать не будем.
– Надо сходить домой, посовещаться с женами мужикам, – ответил голос из собрания.
Зал загудел повторно. Филин приказал голосовать. Зал проголосовал, но к общему мнению не пришли. Не договорились, надо ли расстреливать арестованных или подождать. Ульянов кричал:
– Я против расстрела коммунаров!
– Дак, может, им тогда штык в бок? – отвечали другие.
Арестованных держал под замком охранник Селюгин.
Открыв арестантское помещение, говорил узникам:
– Вы, наверное, надеетесь, что вас освободят. Дак знайте, если придется нам отступать, мы сначала вас расстреляем, а потом уйдем.
– Если хотите из нас сделать рыбник и съесть его, то знайте – он костлявый, и вы подавитесь им, – заявил ответом товарищ Лаврентев.
– Всех не перестреляете! – крикнул Семкин Петр.
– Время придет – покажет, – ответил охранник, закрыл дверь арестантской.
Прошел час. В поселке засуетились.
– Снимай флаг, красные идут.
– Как – красные? – поднялся с места Захарьев.
– Пароходы их в полумиле от нас! – ворвался в управу восставших охранник Селюгин.
– Куда? Кто воевать будет? – крикнул в растерянности Филин. – Витька, подлец, в Красной армии, я ему, гаду, если он здесь! – добавил к окрику Константин. – Зарублю, зарублю! – кричал он, в истерике видя как будто перед собой сына.
– А кто воевать-то будет, некому воевать! Вон, винтовки в пирамиде стоят, выдавать некому, – отвечал скандально Ульянов.
Филин выбежал из управы на улицу, полез на крышу срывать белый флаг. Затем управа разбежалась, оставив одного председателя. Охрана арестантского дома не успела забрать деньги у заключенного Шамшина. Разбежалась следом за главарями управы куда глаза глядят.
