– Ты?! Ребята, представьте только себе эту картину… – Стентон не сдержался и расхохотался так, что чуть не упал из-за стола. Остальные подхватили его смех и надрывались просто до слез. Наперебой они стали расписывать подробности, не скупясь на выражения, и в итоге не могли уже смеяться – так их развеселила одна мысль о том, как я буду подкатывать к ней.
В ответ я рассвирепел окончательно и обозвал друзей идиотами. Это развеселило их пуще прежнего, и, возможно, только боязнь Галлахера не позволила им наполнить все помещение диким хохотом. Немножко придя в себя, они сразу же наполнили стаканы и разом подняли оскорбительный тост. Все были уже пьяны в доску, и я мало чем отличался от них. Поэтому кровь бросилась мне в голову, и я окончательно потерял контроль над собой.
– Пари! – сказал я, и все мгновенно замолчали. – Я пересплю с ней через месяц! Ровно через месяц я заполучу ее в постель. И утру вам всем ваши сопливые носы!
Мои слова вызвали только новый приступ веселья…
– Готов поставить пять тысяч, – трясясь от раздиравшего его хохота, проговорил Стентон. Ясное дело, это он произнес словно бы в шутку, но я моментально пожал ему руку:
– Ставка принята!
Все замерли как громом пораженные. Стентон оторопело посмотрел на свою руку, зажатую в моей, и произнес уже с испугом:
– Ты серьезно?!
– Струсил?! – я уставился ему прямо в глаза с вызовом. – Или слабо?
– Принимаю! – гаркнул он и посмотрел на остальных: – Пусть старина Ричард ответит за свои слова!
Ром, затуманивший им мозги, сделал свое дело.
– Галлахер! – крикнул Стентон. – Чернильницу и бумагу! Будешь свидетелем!
Когда мы рассказали ему о задуманном нами пари, то сначала он обвел нас всех таким взглядом, что душа у меня ушла в пятки. Но когда мы детально объяснили ему все условия, то он мотнул головой и, хлопнув по столу ладонью, хрипло расхохотался. Он очень дорожил своей лучшей танцовщицей, приносящей ему такой доход, но сумма, причитающаяся ему по окончанию пари, видимо, решила все в момент. – В конце концов, – сказал он, – я дал слово лишь приглядывать за ней, но не сидеть нянькой или блюсти ее девственность… – Девственность? – не удержался Стентон, как всегда самый порывистый из нас всех. – Ты уверен?! – Разрази меня Азраил, если это не так! – ответил Галлахер. – Однако запомните – с той минуты, когда тут появится моя подпись, если кто из вас рискнет нарушить хоть один запрет, то, клянусь громом, сильно пожалеет о дне, когда появился на свет…
Через полчаса передо мной лежал лист бумаги, на котором четким, почти каллиграфическим почерком Галлахера были написаны следующие строки:
«Мы, нижеподписавшиеся Оливер Стентон, Стивен Дрейк, Вирджен Батт, Георг Рингольд и Пауль Додсон, находясь в здравом уме и трезвой памяти, заключаем пари с господином Ричардом О’Ниллом в присутствии последнего и при свидетельствовании Роджера Галлахера – человека много старше нас всех и пользующегося непререкаемым авторитетом и доверием. По условиям пари господин Ричард О’Нилл в месячный срок обязан иметь интимную близость с китайской танцовщицей таверны „Летучая рыба“ по имени Мулан. Близость должна произойти на чисто добровольном согласии, без применения алкоголя, насилия и любого вида принуждения. Также запрещено использование денежных и других материальных средств. Доказательства близости должны быть предъявлены прямые не позднее 29 августа 1761 года. Роджер Галлахер согласно данной им клятве обязуется быть наблюдающим за исполнением условий пари без права влияния. Никто из нас, нижеподписавшихся, также не имеет права вмешиваться, равно как мешать Ричарду О’Ниллу ни словом, ни делом, ни каким-либо иным образом. Месячный срок имеет начало со дня подписания всеми сторонами условий пари. В случае несоблюдения хоть одного оговоренного выше пункта пари считается проигранным нарушителем. Болезни, отъезды и другие неординарные случаи не являются основанием изменений условий пари. Инкогнито пари должно сохраниться не только во время его действия, но также после его завершения.
В случае выигрыша пари каждый из подписавшихся ниже выплачивает господину Ричарду О’Ниллу сумму, равную пяти тысячам фунтов стерлингов, в трехдневный срок. В случае проигрыша пари господин Ричард О’Нилл в трехдневный срок обязан выплатить каждому из нижеподписавшихся сумму, равную пяти тысячам фунтов стерлингов. Назначенный смотрителем Роджер Галлахер получает от победителя сумму, равную десятой доле выигрыша.
С условиями пари согласны и ставим свои подписи:
„Оливер Стентон, Стивен Дрейк, Вирджен Батт, Георг Рингольд, Пауль Додсон, Ричард О’Нилл, Роджер Галлахер.
29 июля 1761 года“.»
Такой же точно лист лежал перед каждым из нас, включая самого Галлахера. Последний принес перед нами клятву берегового братства (он скорее бы соврал при исповеди, нежели посмел стать клятвопреступником в своих рядах), после чего я собственноручно завизировал все пять экземпляров, что точно так же сделали все участники пари. Каждый забрал свой экземпляр, после чего Галлахер приказал принести лучшего бренди и мы чокнулись за удачу.
Через час «Летучая рыба» практически опустела, хотя таверна закрывалась на пару часов лишь под самое утро, сейчас посетителей осталось удивительно мало. Додсон, Батт, Рингольд и Дрейк ушли один за другим, пожелав мне удачи. Последним ушел Стентон. На прощание он горячо пожал мне руку, и по его ужимкам было видно, что он уже заранее предвкушал выигранные у меня деньги. Я остался один. Длинноносый пожилой слуга с короткой седой косичкой невозмутимо протирал полотенцем стаканы на стойке, остальные посетители мирно занимались своими делами.
В моей голове бродили разные мысли, становившиеся все более и более мрачными, по мере того как алкогольные пары покидали меня. Не слишком ли я погорячился в своем рвении – кто знает, может, это будет вовсе и не таким легким делом, как представлялось вначале?
Ход моих мыслей нарушил длинноносый слуга, начавший убирать с моего столика. Я встал и направился прямиком к выходу из ресторана, когда увидел, как появившийся в дверях входа для прислуги Галлахер издали поднял, обращаясь ко мне, стакан виски. Недоуменно я подошел к нему.
– За вас, сэр, – сказал он, протягивая мне второй стакан. Я взял предложенное и хотел было чокнуться с Галлахером, но тот проворно отстранил руку.
– За это не чокаются, – проговорил он. Только тут я заметил, что этот субъект уже набрался так, что еле держался на ногах, поэтому лишь усмехнулся в ответ:
– На что это ты намекаешь, Роджер?
Вместо ответа он притянул меня к себе, аккуратно взяв за лацкан, и, обдавая потом и перегаром, тихонько прошептал:
– Жаль мне тебя, сынок. Нехорошее это дело. Эта девка погубит тебя. Я сам побаиваюсь даже в мыслях сделать то, что решил сделать ты наяву…
Тут он ткнулся головой в дверной косяк, и более от него невозможно было выведать ни слова. Сейчас лучше было не приставать к нему. Галлахер был большой любитель черных острот, особенно в пьяном состоянии, поэтому я лишь усмехнулся на его очередной пафос и, толкнув тяжелые створки дверей, вышел на улицу…
