— Конечно! Кроме того, у Каро теперь появится подружка ее возраста. Белинда Янг постоянно твердит мне, что Каролина могла бы добиться гораздо больших успехов в учебе, если бы она занималась не одна. Ведь ты знаешь, ей всегда надо быть самой лучшей. Естественно, она продолжит заниматься и с мистером Крессиджем, да и для Фанни его уроки будут, пожалуй, не лишними — если ты не возражаешь.
— Разумеется, нет! Девочка должна освоиться в доме, и Каро поможет ей в этом. Но меня беспокоит одно… Не будет ли она чувствовать себя несчастной оттого, что я — ее мать — не хочу жить с ней под одной крышей?
— Фанни не знает всей правды. Ее дед и отец сочинили весьма правдоподобную легенду, и девочка убеждена, что ее покойная мать-англичанка, которая была первой женой Франсуа, приходится нам дальней родственницей.
Джорджиана поежилась.
— О, Риетта! — пробормотала она.
— Что такое, дорогая?
— Нет-нет, ничего. Просто я представила… представила себе на мгновение, что я умерла… что меня уже нет на этом свете, и мне стало так жутко. Хотя… это похоже на правду — когда мы расстались с Франсуа, какая-то часть меня умерла…
— Выпей-ка еще немного вина, — сказала Генриетта, наполняя высокий хрустальный бокал.
Леди Каролина Понсонбай с интересом разглядывала Фанни.
Миссис Мартин, старшая экономка Девоншир-Хаус, послала за Каролиной, затем принесла поднос с лимонадом и клубничными тарталетками и оставила девочек наедине.
Фанни, которая уже успела съесть слишком много сладостей, была не голодна, зато Каро, вместе с другими детьми несколько часов кряду практиковавшаяся в искусстве стрельбы из лука на свежем воздухе, с наслаждением принялась поглощать пирожные.
— Мама сказала, ты, скорее всего, будешь жить у нас, — с набитым ртом заявила она. — Я еще пока не уверена, рада я или нет. Понимаешь, это больше зависит от тебя, чем от меня самой. Некоторые девочки мне очень нравятся, и если ты окажешься такой же, как они, это будет просто здорово! А если ты из тех противных вредин, которых я терпеть не могу, то меня это не сильно расстроит. В конце концов, мне ведь не обязательно сидеть рядом с тобой целыми днями.
Произнеся этот чистосердечный монолог, Каролина замолчала и снова уставилась на Фанни. Трудно было даже вообразить двух других девочек, так непохожих друг на друга. Фанни, с ее огромными, печальными карими глазами, болезненно бледным лицом и темными локонами, сидела подавленная, словно потеряла дар речи.
Зато маленькую, хрупкую Каро, похожую на эльфа с короткими светлыми кудряшками и мелкими, тонкими чертами лица, казалось, переполняла жизненная энергия. Для Каролины не существовало полумер. Если она бралась за какое-то дело, то уходила в него с головой, на некоторое время забывая обо всем остальном. В свои двенадцать лет она уже понимала, что человеческая жизнь мимолетна и необходимо торопиться, чтобы успеть сполна насладиться всеми ее радостями. Остро, возможно, как ни один другой ребенок, она ощущала эту загадочную, почти мистическую тайну жизни и, как никто другой, смело шагала ей навстречу.
— Почему ты ничего не отвечаешь? — требовательно спросила Каролина. — Ты что, не говоришь по-английски?
— Говорю. Папа настоял, чтобы я занималась с учителем; это было еще до того, как мы переехали в Шотландию. Он хотел, чтобы я говорила по-английски не хуже, чем мама.
— Твой папа умер?
— Да, — бесцветным голосом ответила Фанни.
Она еще сильнее побледнела и, опустив глаза, разглядывала свои тупоносые ботинки. Носком она машинально водила по ковру, словно вычерчивая какой-то замысловатый узор.
Внезапно Каролина сменила гнев на милость и, обняв Фанни, горячо сказала:
— Ты любила его, а значит, ты умеешь любить и знаешь, какой прекрасной и одновременно ужасной бывает любовь. Ты — замечательная, и теперь ты вместо своего папы будешь любить меня. Мы с тобой будем как Руфь и Наоми. Ты слышала про них?
— Это… из Библии?
— Да. Давай перейдем на французский, так будет быстрее — я говорю на нем не хуже, чем на английском, а вот тебе, кажется, трудно подбирать слова. Мы с тобой станем самыми близкими подругами! Я буду все тебе рассказывать, и ты тоже ничего не станешь скрывать от меня. Между нами не будет никаких тайн! Мне так тебя не хватало…
— Но… я не понимаю. Как тебе могло меня не хватать? У тебя же все есть, — обведя взглядом комнату, спросила Фанни. Она выглядела уютнее, чем другие комнаты в этом доме, но все же казалась ей слишком большой.
— Мне нужен кто-нибудь, кто стал бы для меня Руфью. Я молилась, чтобы это случилось, Фанни. Я очень религиозна и много молюсь… а ты?
— Только утром и вечером. Я не католичка.
— А я думала, все французы — католики.
— В папиной семье все были гугенотами, но, когда я была еще маленькой, меня отправили учиться в католическую женскую школу при монастыре. Папа считал, что там я получу самое лучшее образование, кроме того, школа была недалеко от нашего дома, и я могла ходить туда и обратно пешком, совершенно одна.
— Ну, что касается лично меня, — сказала Каролина, — то мне нравятся католики. Мне кажется, это самая романтическая и прекрасная религия. Это так потрясающе — целиком отдаваться молитве! Правда, у меня не всегда получается, потому что для этого нужно суметь как следует сосредоточиться. Но зато, когда мне это удается, я знаю, что Господь обязательно услышит меня. И я просила его о тебе — о ком-нибудь, кто сказал бы мне: народ твой будет моим народом, твой дом — моим домом, и куда ты пойдешь, туда пойду и я. А ты можешь поклясться мне в этом, Фанни?
— Что я буду верной тебе, как Руфь была верна Наоми?
— Да, и станешь для меня единственным другом, кому я смогу по-настоящему доверять, другом, который никогда не осудит меня, а если я попрошу, то последует за мной на край света!
— Но… я… — замялась Фанни. — Мы с тобой… едва знаем друг друга.
— Глупости! Я сразу поняла, какая ты на самом деле! Неужели ты не видишь — ты уже оставила свой народ и свою страну! Только представь, Фанни: я отдам тебе все свои книжки, платья — все, что захочешь, — но и я всегда должна быть для тебя на первом месте, ты всегда должна помнить обо мне! Мы будем вместе учиться, и вместе ездить верхом, и читать Шекспира, и даже наши кровати будут стоять рядом. Ты больше никогда не будешь одинока!
Фанни подняла на Каролину удивленный и восхищенный взгляд. Ей еще никогда не приходилось встречать такую странную и удивительную девочку. Слово «эгоизм» пока еще не успело обосноваться в лексиконе Фанни, но с некоторым смущением она все же поняла, что ее пытаются уговорить отдать самое себя во власть человека, снедаемого желанием властвовать и управлять, которому необходимо утвердиться в собственном превосходстве.
— Никто и никогда не узнает о нашей тайне, — с воодушевлением продолжала Каролина. — Они будут думать, что мы с тобой — просто близкие подруги, но не смогут догадаться, что ты всецело принадлежишь мне.
