– И куда мы поедем? – спросила она. – В Америку, как твой брат Самуил? Он поселился в Чикаго. Там ганстеры, Аль Капоне… По-моему, мне там не понравится. Там очень опасно для детей.
Отец засмеялся:
– Аль Капоне в тюрьме.
– И все-таки в Чикаго очень опасно. Там орудуют другие гангстеры.
– Я думаю не о Чикаго, Ханна. Я хочу, чтобы мы переехали в Париж, где сплоченная еврейская община, двести пятьдесят тысяч человек. Я знаком там с выдающимися людьми. Я смогу купить бакалейную лавку, я уже связывался с владельцем. Мы продадим дом, магазин и на эти деньги переедем во Францию.
Я, естественно, просто обезумела. Точнее сказать, была раздавлена. Мне было пятнадцать, и, как и мама, Польша – это все, что я знала в жизни. И уж точно я не хотела переезжать в Париж. Или в Чикаго. Я ни слова не знала ни по-английски, ни по-французски. Вторым моим языком был немецкий. Во всех школах нас учили немецкому.
Но больше всего я не хотела оставлять Каролину и своих друзей. К тому моменту мы с Каролиной очень сблизились, мне было бы одиноко без нее. Я стала частью большой компании. Нам было так весело! И меня приняли в нее благодаря Каролине. Мы были лучшими подругами. Не разлей вода.
Однажды отец пригласил меня к себе в кабинет. Мы были только вдвоем.
– Я знаю, что тебе будет непросто, Лена. Милошу этот переезд дастся еще сложнее, но я желаю нашей семье самого лучшего, а оставаться в Хшануве слишком опасно. Я подыскал нам отличную квартиру в Париже, в Двенадцатом округе, южнее Люксембургского сада. Обещаю, тебе понравится. Я нашел магазин, который мы могли бы купить. Со временем, если в Хшануве станет безопаснее, мы сможем вернуться. Но ты полюбишь Париж.
– А как же Магда? – поинтересовалась я.
Он покачал головой:
– Боюсь, что Магду придется оставить здесь. По правде сказать, мне едва удается содержать нашу семью, у меня не хватало духу ее уволить.
– А как же Каролина?
– Прости, но там ты заведешь новых друзей, хотя, возможно, когда-нибудь Каролина сможет приехать к нам в гости.
Для меня это было совершенно неприемлемо, и я убежала в свою комнату. Отец поднялся туда спустя несколько минут и присел на мою кровать.
– Мне жаль, что ты расстроилась, но я должен думать о благе семьи. Пожалуйста, попытайся понять.
– Может, Каролина все-таки поедет с нами в Париж?
– Сомневаюсь, что ее родители на это согласятся.
– Им на нее наплевать. Отец бросил семью и бóльшую часть времени живет в Варшаве. Мать постоянно пьяная. А если они согласятся?
К моему удивлению, отец кивнул:
– Если они разрешат, мы возьмем Каролину с собой. Только пока ничего не говори, мне нужно продать магазин и дом. Это займет некоторое время. Когда я найду покупателя и точно буду знать, что мы уезжаем, тогда скажешь Каролине и спросишь, разрешат ли ей родители поехать с нами.
Я крепко обняла отца. Какой он у меня чудесный!
Во время Депрессии найдется немного желающих купить дом и магазин. Наш магазин приносил неплохой доход и, соответственно, был довольно дорогим для небольшого городка. Но к февралю 1939 года отец подписал контракт с Варшавским консорциумом, и мы начали готовиться к переезду.
– А Каролина?
– Разумеется, Каролина узнала нашу тайну сразу же после того, как у нас с отцом состоялся серьезный разговор, однако своих родителей ни о чем не спрашивала. Но однажды она пришла домой и поговорила с матерью, которая, что удивительно, дала согласие. Впрочем, когда на выходные приехал отец, Каролина получила решительный отказ:
– Ни за что! Все это ерунда! Эта истерика о войне. Кучка немецких выпендрежников. Шейнманы – поляки. Им не понравятся заносчивые парижане, Каролина. Они скоро вернутся. Тогда все изменится к лучшему.
Когда Каролина рассказала мне новости, я была убита горем. Мы обе были убиты. Она была частью нашей семьи. Моя мама называла нас две «Л» – Лена и Лина. Я теряла свою лучшую подругу. Каролина продолжала упрашивать отца. Семьи вынашивали планы на переезд. Некоторые паковали вещи и отправлялись на восток в Украину или Румынию. Кто-то бежал на юго-запад в Словакию. Наша компания распадалась, каждый день кто-то из друзей прощался с нами. Но отец Каролины был непоколебим.
Конечно, не все семьи уезжали. Кто-то отрицал очевидное и по глупости верил в армию Польши или в союзников – Великобританию и Францию. У некоторых не было денег или возможности уехать. Отец Каролины решил, что его семья остается в Хшануве. Накопив денег в Варшаве, он намерен был вернуться и снова открыть портняжную мастерскую.
Я плакала. Милош плакал. Я не знала, кого ему будет больше не хватать – Каролины или Мадлен. Но мы с Каролиной разработали тайный план. Как только я обустроюсь в Париже, Каролина сбежит из дома, сядет в поезд и приедет к нам. Я вышлю ей денег. Милош подслушал наши планы и пригрозил, что все расскажет родителям, если Каролина не пообещает, что привезет с собой Мадлен, но, по-моему, подруге даже в голову не приходило бросить свою собаку. Она всюду ходила с Мадлен.
– Но ваша семья так и не уехала в Париж, верно?
– Нет, к сожалению. Покупатели из Варшавского консорциума так и не смогли собрать деньги: из-за Великой депрессии и все возрастающей военной угрозы со стороны Германии банки не давали кредитов. Покупатели просили дать им еще время и молили, чтобы отец не продавал магазин никому другому. Впрочем, еще желающих купить наш магазин не нашлось. Настал июнь 1939 года. Отец не мог уехать, пока не состоится сделка. Поэтому мы ждали. И надеялись.
А первого сентября 1939 года Германия захватила Польшу. Семьдесят тысяч поляков были убиты, а шестьсот девяносто четыре тысячи взяты в плен. В шесть утра бомбардировщики начали бомбить вокзал. Мы по радио слышали, что Германия атакует Польшу с воздуха, и понимали, что наши планы относительно переезда откладываются. Оглядываясь назад, я понимаю, что не было никакого смысла в переезде в Париж – в мае 1940 года Гитлер вторгся во Францию. И четырнадцатого июня Париж пал. Сомневаюсь, что наша судьба в Париже сложилась бы иначе. Как бы там ни было, через три дня, уже четвертого сентября, немецкие грузовики появились на улицах Хшанува и солдаты без боя захватили город.
Нацисты, словно глубокий и холодный снег, заполонили городок. И их численность с каждым днем только увеличивалась. СС и гестапо появились немного позже, но от немецкой армии тоже было скверно. Первым делом начались аресты. Забирали исключительно мужчин. Арестовывали как евреев, так и не евреев.
Как-то ближе к вечеру солдаты пришли в наш магазин и вытащили отца из-за прилавка. Чем более заметной личностью человек был в городе, тем выше вероятность того, что его заберут. А при сопротивлении просто застрелят. Старика по имени Хаим, который был туговат на ухо и не расслышал команду остановиться, убили посреди улицы.
Немцы закрыли евреев в синагоге, а католиков в церкви. Остальных заперли в административном здании. Людей жестоко избивали, но массовых казней не было. Они просто продержали арестованных ночь, а на следующий день объявили новые правила и отпустили всех по домам. Послание было предельно ясным: теперь немцы здесь хозяева и вольны поступать, как им заблагорассудится. Не сметь ослушаться приказа! Следовать правилам! И тогда гарантируется жизнь.
