— Che belia citta…
— Вы говорите по-итальянски? Я изумлен…
— О. — Наташа смутилась. — Я и сама не знаю. Какие-то фразы вдруг припоминаются, но откуда я их знаю? Мне это и самой чудно…
— Вы полны загадок. Но тем лучше! — Нарышкин был до крайности заинтригован. — А теперь я предлагаю посетить чудо из чудес — Кунсткамеру!
Ожидая очередных открытий, Наташа с радостью согласилась.
— Молодые люди вошли в залу, уставленную различными диковинами. Василий Федорович рассказывал ей про каждую, поясняя, откуда что взялось, что было привезено по приказанию самого Петра Великого, что прибыло для него как подарки от иноземных государей и прочее. Наташа всем живо интересовалась, некоторые вещи смущали ее, некоторые — поражали воображение, да так, что она даже не верила, что все это существует взаправду, а не суть просто выдумка какого-то мастера-умельца.
Так они обошли почти все, но вдруг… Вдруг она остановилась перед странным и страшным экспонатом. Перед нею на полке, в стеклянном сосуде, бережно сохраненная, стояла безжизненная голова: голова прекрасной женщины. Наташа вздрогнула, ее будто лихорадка охватила. Она схватилась рукою за Нарышкина и шепотом у него спросила:
— Кто это?
— Это Марья Гамильтон. Преступная фрейлина двора царя Петра, казненная за свои преступления, — ответил он.
— А для чего она здесь?
— Для интереса и указания: вот как высоко взлетела, непомерны были ее желания и что с нею сталось.
— Как страшно… А в чем ее преступления?
— Повинна в убийствах, в ворожбе… Хотела стать царицею, в обход Екатерины Алексеевны, да не вышло: здесь очутилась. Царь, говорят, был ее амантом[1], и все равно не пожалел: предал мучениям и казни.
Наташа после рассказа Василия Федоровича стала как не в себе. Он уже и не рад был, что привел ее в Кунсткамеру. До самого дома она молчала, погруженная в свои мысли. Дома, сказав, что занемогла, отправилась к себе, оставив и родителей и молодого человека в недоумении.
Все объяснялось просто. Наташа испугалась. Полночи не могла девушка сомкнуть глаз, а то время, что впадала она в полудрему, заполнялось страшным видением отрубленной головы, которая то манила своими полуприкрытыми глазами, то открывала очи и сверкала на Наташу.
Наташа занемогла. Аграфена Ильинична места себе не находила. Было решено, что повинен в ее болезни гнилой воздух столицы. Но это было не так. Девушка вдруг, впервые в своей жизни, задумалась о тех странностях, что сопровождали ее всю жизнь. Воспоминания детства: обширный двор, укрытый летящей витой аркадой, монахини в черных клобуках и изображение распятого Иисуса на стене комнаты, где спало много маленьких девочек. Итальянские фразы, обрывчатые, но вместе с тем ясные. Медальон с портретом незнакомой ей женщины, уже порядочно поблекший со временем, ключи, шкатулка… Никогда, никогда не хотелось ей узнать, что там. Видно, был в ней откуда-то страх перед неизвестной тайной. Но более Наташа медлить не хотела.
Чуть только стало ей лучше она, воспользовавшись тем, что осталась одна, поднялась с постели и достала шкатулку из большого рундука, стоявшего в ее комнате. Один из ключей, бывших рядом с медальоном, подошел к ней. Замочек легко поддался, и Наташа открыла шкатулку. Там были письма, какие-то бумаги…
Итак, думала девушка, маленький ключик замечательно подошел к замку шкатулки! Но какому замку принадлежал второй ключ? Впрочем, Наташа быстро оставила ломать над этим голову и принялась читать то письмо, что лежало сверху всего и было не запечатано.
«Если читаешь ты эти строки, значит ты все-таки появился на свет, а меня нет рядом с тобою. Дитя мое, твоя мать писала это для тебя, чтобы никогда не мучили тебя сомнения в роде твоем. Если ты девочка, дочка, как я и жду, то благословляю тебя и молю Всевышнего о том, чтобы судьба твоя была счастливее, судеб матери твоей и бабки. Если ты все-таки мальчик, мой сын, то молю тебя быть смелым и честным. Не бояться постоять за счастье свое и защитить ту, которая доверится тебе, чтобы не пришлось ей, как твоей бедной матери, страдая от предательства, неся в себе плод любви, скитаться по чужим краям и принять смерть от тягот жизненных.
Но снилось мне, что будет у меня дочь и что будет ей даровано в жизни то счастье, которого лишены от века были женщины в нашем роду. И думается мне, что успею я попросить, чтобы дочери моей дано было имя Наталья, имя, которым назвали меня, которым звали и мать мою, и бабку. И ты, Наташа, возьмешь себе все, чего не было в нашей судьбе.
Я открою тебе тайну, которую ты никогда и никому не должна доверять ради спасения собственной, жизни. Слова мои может подтвердить еще один человек, во все посвященный, если будет он еще жив, но имя его я открою тебе в конце. Теперь же знай: ты, девочка, дочь царского рода Романовых. Бабка твоя была царевна Наталья Алексеевна, сестра самого царя Петра Великого, а ее матерью была царица Наталья Кирилловна Нарышкина, и вот в их-то честь и меня прозвали Натальей, и тебя тоже так нарекут.
Здесь, в этой шкатулке, собственноручные записки матери моей, Натальи Алексеевны, в которых указаны подробности моего появления на свет, а также тут и мой рассказ о твоем отце. Прошу тебя: не суди его и не обвиняй меня.
Без него не было мне жизни, сильнее меня была моя судьба. Я не виню его, он всего лишь человек, и он слаб.
И говорю тебе, что моя смерть была для меня предпочтительнее его гибели, так я его тогда любила. Умри он — и я не перенесла бы этого. Ты, если любишь сама кого-нибудь или еще полюбишь, поймешь меня.
Теперь помни: никогда и никому не говори о своем происхождении. Если тайное станет явным, то за жизнь твою никто не даст и гроша, и монастырская келья или острог станут твоим прибежищем до конца дней твоих. А может быть, что смерть, и смерть лютая, пытки и мучения падут тебе в удел. Господи! Страшусь этого более всего на свете, но умолчать я не вправе, ты должна знать! О том просила меня моя мать, чтобы не пропала и ее судьба в тайне! Береги себя, молчи о том, что узнаешь.
Благословляю тебя, дитя мое. Знай, что в самые тяжкие минуты я молюсь о тебе на Небесах. Теперь прощай.
Имя того человека, который все знает о нас, Семен Петрович Нарышкин, который по матери моей приходился мне троюродным братом и, будучи еще молодым человеком, спас меня, не пожалевши для меня живота своего.
И знай, что у престола Всевышнего, я молюсь о твоем счастье, дитя мое».
Наталья, совершенно уже себя не сдерживая, второпях утирая слезы, схватила небольшой темный свиток с самого дна шкатулки. Она безошибочно угадала в нем письмо своей бабки, царевны Натальи. Боже мой! Теперь она узнает все о своей семье, о своей матери, обо всем. Страшно было от мысли, что она такая высокородная особа, что императрица Елизавета приходится ей теткой. Не верилось в это, и было сладко и жутко. В голове вертелась сотня разных мыслей. При главной мысли — мысли о матери — хотелось плакать.
