Вот это хватка, практицизм и умение извлечь выгоду! Да, похоже, маг и оккультист Калиостро был и на плотном плане словно рыба в воде. Уж не из иудеев ли он?[38]
Нет, не из иудеев, – свинины на столе хватало. Ужинали с дамами, при свечах, в маленькой, похожей на бонбоньерку комнате: мраморный, сердечком, камин, зеркальные потолки, стены, затянутые шелком и бархатом. Лучшая половина человечества была представлена хозяйкой дома и тощенькой разговорчивой девицей в короткой эпоксиде,[39]сандалиях на босу ногу и вычурной диадеме с фальшивыми бриллиантами.
– Эта файномерис.[40]лакодемонянка Анагора, – представил ее граф, сменивший халат на камзол с бранденбурами, с достоинством кивнул и потянулся к блюду с запеченной олениной. – Любимая служанка Клеопатры Египетской[41]
Бурова он уже отрекомендовал, сказал, что тот помощник пращника, воевал с Махматоном и попал в плен вместе с Мельхиором. Мало того, что эфиопом сделал, гад, так еще и в рядовые разжаловал…
– И только благодаря вашей храбрости, граф, не оказавшаяся в руках этих подлых андрападистов,[42]– добавила Анагора, благодарно хихикнула и с энтузиазмом пригубила розового «Полиньи». – Ах, помню, как сейчас. Был удушливый полдень одного из дней жаркого метагейтнона.[43]Снежно-белые улочки Керамика были пустынны, из-за акрополя возвышалась громада Ликабетт,[44]а Пирейская дорога напоминала змею. Огромную, желтую, стремящуюся к Афинской гавани. И тут…
С носом и ногами у нее было не очень. Вернее, с носом – очень даже. Впрочем, бойкая такая девица, распутноглазая, у такой наверняка не сорвется. Здорово напоминающая манерами и внешностью свою госпожу филатриссу.[45]
– Бросьте, милая, пустое, не стоит благодарности. Да ради вашей красоты любой мужчина готов сломать себе шею. – Калиостро, с живостью покончив с олениной, залпом выпил красного «Вольнэ», чмокнул, промокнул салфеткой губы и вопросительно уставился на Бурова: – А, любезный Маргадон?
Львиный голос его был насмешлив, умные глаза лучились юмором и цинизмом – как вам фарс? Хорошо ли представление?
– Ну конечно же, конечно, – сразу согласился Буров, глянул мельком на шнобель Анагоры, вздрогнул, поперхнулся, тяжело вздохнул и занялся вплотную окороком марала. – Да ради этой красоты…
Смотреть на Лоренцу, хозяйку дома, ему было куда приятней – внешность супруги Калиостро завораживала. Она была феноменально, фантастически хороша, но в лице ее читалась толика дисгармонии, которая воспринимается лишь подсознанием и делает красивые черты вершиной совершенства. Только вот сидела графиня тихо, словно мышь, ничего не ела, в разговоры не лезла и не сводила с Калиостро глаз, бездонных, задумчивых глаз, полных грусти и страдания. Так, верно, смотрит крольчиха на своего удава. Чувствовалось, что между ними существует какая-то незримая связь, загадочна, тайная, понятная лишь для посвященных, тем не менее очень крепкая и неподвластная секире смерти. М-да, та еще, видать, семейка, ячейка общества…
Сидела в молчании Лоренца, молола чепуху Анагора, сосредоточенно насыщался Буров, с апломбом разглагольствовал Калиостро – о Макрокосме и раннем христианстве, о роли личности и косности толпы, о древних раритетах и греческом огне.[46]Вот так, ужин при свечах, приятная компания, уютная обстановка, изящная беседа. Хотя кормили у волшебника не в пример хуже, чем у маркиза.[47]Ну да, паштеты, да, салаты, да, жаркое. Но не хватало всей этой французской кухне чисто русской широты, славянского изобилия, нашего хлебосольства. Ах, где вы, где вы, лососина горой, икра навалом, голубиный бульон, фрикассе из жаворонков, рагу из рыси, лангусты по-марсельски… А тушеные лосиные губы, разварные лапы медведя, осетрина на шампанском, деликатнейшее филе из серны, под которые так хорошо идет драгоценное, излечивающее все болезни, выдержанное Гран-Крю.[48]А впрочем, ладно, и так совсем неплохо. Шпигованное мясо нежно, пулярка похожа на пулярку, а кролик, как это и положено кролику, зажарен с майораном и чесноком. А главное, нога не болит и никто не пытается перерезать глотку…
Наконец вербально-гастрономическая сюита вступила в свою заключительную фазу. После кофе с коньяком, яблочного штруделя и анисового мороженого с фисташками, когда все общество, откушав, поднялось, Калиостро весело сказал:
– Маргадон, друг мой, позвольте вас на пару слов. Дамы, надеюсь, не обессудят и оставят нас вдвоем.
Вежливо кивнул, мило улыбнулся, подождал, пока закроют дверь, и сразу сделался серьезен.
– Сударь, мы отбываем через два дня. Все это время прошу вас из дому не выходить, ибо здесь вы в безопасности, а речь идет не только о вашей жизни, но и о взятых мною обязательствах. К вашим услугам библиотека, фехтовальный зал, бильярдная, дамское общество, черт побери. Держите на привязи своего тигра, у него слишком броский цвет шкуры. Могут и содрать. Ну все, спокойной ночи, Маргадон, у нас здесь рано ложатся спать.
И пошел Вася Буров к себе в персональную меблированную клетку. С лоснящейся черной рожей и с песней на устах:
Уно уно уно моменто…[49]
