Биологическое оружие станет все более доступно для террористических группировок. Даже если такое оружие должно оставаться в руках государств, дипломатии может оказаться недостаточно, чтобы нейтрализовать его, поскольку оно – часть продолжающейся, неудержимой биотехнологической революции. На самом деле ускорение развития технологий в генетике, биологии, химии, оптике и кибернетике предоставляет огромные новые возможности для неконтролируемого вооружения.
Надо принимать во внимание и то, что мы сейчас на грани нового расширения исследования космоса и использования спутников. По некоторым оценкам, к 2025 г. 20 % всей экономики США так или иначе будут связаны с космическими разработками, и программисты, инженеры, высококвалифицированные специалисты потянутся к нам со всего света (преимущественно с Индийского субконтинента), чтобы развивать и осваивать новые технологии для мультинациональных корпораций, базирующихся в США [12]. Распространение такой силы по частным советам директоров может породить новые злодеяния, пока еще не имеющие названия. Вспомните, что слова «фашизм», «тоталитаризм» и «нацизм» не имели широкого распространения до третьего – четвертого десятилетия прошлого века.
К тому же технологии могут сами по себе усиливать мощь государств, и об этом надо думать, учитывая опыт последних ста лет. Например, государство, не признающее международных норм, может использовать новые технологии для ведения необъявленной войны против Соединенных Штатов через стратегическое использование террористических и криминальных группировок и в то же время манипулировать могущественными международными СМИ для сокрытия своих намерений.
Разумеется, новые технологии несут и массу полезных разработок, но это еще один повод для военных и гражданских лидеров США проявлять осторожность. Научный оптимизм в начале XX в. оставил европейцев неподготовленными к бедствиям, которые позже свалились на их головы. Новые устройства, как всегда, предоставят новые возможности для человеческих злодеяний. В отличие от меча или топора, которые действуют как продолжение человеческой руки, машина не имеет никакого отношения к телу. Тем самым нарушается эмоциональная связь между актом насилия и исполнителем насилия, что в огромной степени расширяет масштаб деперсонализированного зла. Вспомните автоматическую винтовку: это механизм, преобразующий тепловую энергию в кинетическую. Это еще один урок XX в.: связь – когда мы теряем бдительность – между технологическим ускорением и варварством.
Пока я упомянул только движущие силы: тенденции, которые уже видны (рост населения, урбанизация, капитализм, технологии, неравномерность доходов и т. д.). Но есть и случайные явления, события, которые застают нас врасплох, как СПИД в 1980-х гг. [13]. Такими случайными явлениями, с одной стороны, могут быть природные катастрофы, например наводнения и землетрясения, дестабилизирующие хрупкие политические системы, а с другой – клонирование человеческих существ, генетически спроектированных для военных целей, такими быстро растущими державами, как Китай.
Есть еще глобальное потепление, которое может оказаться и движущей силой, и случайным явлением, – в результате могут возникнуть природные катастрофы и экстремистские политические реакции на них.
Само слово «современный» предполагает желание отделить нашу жизнь от прошлого [14]. «Современные» идеи, политика, архитектура, музыка и т. д. предполагают не расширение прошлого и не реакцию на него, а отрицание. Термин «современный» – это торжество Прогресса. Однако чем более «современными» становимся мы и наши технологии, чем больше наша жизнь становится механизированной и абстрактной, тем больше вероятность того, что взбунтуются наши инстинкты, того, что мы сами станем более коварными и извращенными, пусть и в утонченном виде.
Электронные коммуникации, позволяя нам избегать непосредственного контакта лицом к лицу, облегчают совершение жестокостей по мере того, как мы входим в абстрактное царство чистой стратегии и обмана, не подвергаясь особым психологическим рискам. Освенцим стал возможен и потому, что новые промышленные технологии дистанцировали немецких палачей от их действий. Один из руководителей крупной интернет-компании рассказывал мне, что самая жестокая корпоративная борьба за власть, при которой сокращаются целые департаменты, в то время как каждое подразделение остается в неведении относительно того, что творится с другими, происходит в фирмах, где электронные коммуникации полностью заменили непосредственное общение.
Меритократия также подогревает агрессию, создавая новые возможности для миллионов, жаждущих удовлетворить свои амбиции и вступающих в жестокую конкуренцию друг с другом. Мы можем наблюдать это и на обычных рабочих местах, и на самых вершинах бизнеса, политики и медиа. Следовательно, ожидать, что отношения между государствами и политическими группами в будущем станут более гармоничными или мудрыми благодаря развитию технологий, было бы нереалистично.
В тех культурах, которые не в состоянии конкурировать в области технологий, многие молодые мужчины могут, подобно воинам, насиловать и грабить почти в ритуальной манере, украшая себя племенной символикой вместо униформы, как сербские и албанские вооруженные формирования, индонезийские боевики, мусульманские участники «священной войны» в Кашмире, чеченские бандиты и русские солдаты. Разумеется, такие регионы, как Россия и Сербия, способны быстро восстановиться в политическом и экономическом смысле, и их молодежь может стать хорошими работниками. Депрессивные территории никогда не станут большей частью территории стран, но останутся периодически видоизменяющейся меньшей частью, достаточной для создания региональной нестабильности и перманентных кризисов, с которыми придется иметь дело руководителям государства.
Медийное клише «глобальная деревня» поднимает престиж любых медиа, которые им пользуются; примером тому CNN. Но государственные деятели должны бороться с суровой правдой, а не с клише. Конфликтность и общность неизбежны для человеческого существования. В то время как постиндустриальный Запад пытается отрицать перманентность конфликтов, Африка, Азия, Индийский субконтинент и Кавказ наряду с прочими демонстрируют их живучесть, по мере того как группы, объединенные этнической или религиозной принадлежностью, пытаются подавить соперников и установить собственную власть путем свержения существующих элит [15].
Лишь очень поверхностное знакомство с историей позволяет полагать, что для большинства международных проблем можно найти решения. Очень часто таких решений не существует. Есть лишь путаница и неудовлетворительные варианты.
Вот почему генерал Джордж Маршалл, архитектор победы США во Второй мировой войне и послевоенного восстановления Европы, еще в 1927 г., когда стал начальником пехотного училища в Форт-Беннинге, штат Джорджия, отменил инструкцию, в которой был сделан акцент на «решения», и заменил ее «реалистическими упражнениями», необходимыми, чтобы научить офицеров проявлять «инициативу» и «рассудительность» [16].
Инструкция для будущих президентов и государственных секретарей должна отражать мудрость Маршалла, проявленную в Форт-Беннинге. Маршалл сомневался, «способен ли человек рассуждать мудро и с глубокой убежденностью… об основных международных вопросах современности, не имея при этом в виду как минимум Пелопоннесскую войну и падение Афин» [17].
