– Что, некому принимать больных? – брови Кравцова поползли вверх.
– Есть. Вполне квалифицированные врачи, я своим коллегам доверяю, – согласился Антон. – Но есть люди, убежденные в том, что Сахновский – господь бог.
– Бога нет, Антонио, это я тебе авторитетно заявляю. Есть точная диагностика и вовремя, на современном уровне проведенное лечение. Согласно протоколам ВОЗ.
– Правильно. Однако кто-то продолжает верить: хирург Сахновский способен сделать нечто большее, чем другие.
– Это – репутация, Антонио. Я бы гордился.
– А я и горжусь. Но на эту старуху и таких, как она, у меня практически не остается времени. Я же врач, и неплохой врач. Почему на одних у меня есть время, а на других его не хватает? Или я уже жирком оброс?
– При чем здесь жирок? Для сорокалетнего такое пузцо – норма. Это я тебе как психиатр говорю. Если оно тебя смущает – купи абонемент в спортзал, посещай регулярно.
– Не хочу!
– О! С этого и следовало начинать. Нервы, Антонио. Ты гложешь себя, потому что остановился в развитии. У тебя все есть, но чего-то не хватает. И я знаю чего: переходи ко мне. Обещаю: каждый пациент, который обратится к нам, получит возможность проконсультироваться у доктора Сахновского. Ты не Христос, всех скорбей не исцелишь и всех голодных не накормишь пресловутыми пятью хлебами. Можешь, правда, принимать пациентов вместо обеда, после рабочего дня, среди ночи. И надолго тебя хватит?
Антон вздохнул:
– Ты, Ромео, прожженный циник. Это диагноз.
– А ты разве нет?
– И я такой же. У медиков это профессиональное.
– Так чего ты дергаешься? Вводись в наследство, продай к чертям этот дом…
– И что? – поспешно прервал Сахновский. – Сколько я выручу за частный дом, хотя бы и в центре Жашкова? Ну, тысяч десять долларов, и те в Жашкове, я тебе гарантирую, некому выложить. Зачем они мне? У меня все есть: квартира в отличном районе, новая машина, известный статус… Иначе говоря, Ромео, я – человек с возможностями, которые полностью реализованы здесь и сейчас.
– Типичный синдром дауншифтера! – Кравцов подался вперед и навалился локтями на край стола. – Ты устал от большого города и хочешь перебраться в маленький. Полагаешь, что там тебя ждет покой, там ты обретешь себя…
– Покой – вряд ли, – перебил Антон. – А вот себя – на все сто! Я там родился и вырос, Ромео. У тебя есть такое место? Хотя, откуда – ты же коренной киевлянин, столичная штучка в трех поколениях, что в наше время большая редкость…
– Столько пафоса! Сахновский, тебе не тошно себя слушать?
– Пафос тут ни при чем. Если я, Ромео, продам свою киевскую квартиру, которая раз в пятнадцать дороже, чем теткина хата, то в родной город вернусь состоятельным человеком. Жилье искать не придется. Денег должно хватить и на то, чтобы открыть свою, понимаешь – свою клинику. Ты предлагаешь работать у тебя? А я хочу работать у себя. Это ясно?
Кравцов присвистнул:
– Ого! Так вот ты на что нацелился! Так бы сразу и говорил.
– А мне только вчера это пришло в голову! – Сахновский тоже подался вперед, приблизив лицо к собеседнику. – В сорок лет, как говорил герой одного советского фильма, жизнь только начинается. В Киеве, брат, расти мне больше некуда.
– А в Жашкове, думаешь, есть? Хочешь стать тамошним богом вместе со своей частной клиникой? Ты хоть представляешь, во что тебе обойдется оформление? Одна лицензия чего стоит!
– А точнее?
– С ходу даже не скажу, Антонио. В любом случае придется заносить по всей вертикали – от райздрава до министерства. Это ж не палатка с пивом, не платный нужник, а медицинское учреждение! А в городках вроде Жашкова твоего возни с этим еще больше. Ты хотя бы представляешь, с чего начать?
– Пока нет, – честно признался Антон. – Но пытаюсь. Завтра пятница, с утра плановая операция, а после обеда двину прямо туда. Хочешь посмотреть, как люди живут за пределами Окружной, – присоединяйся.
– Да в гробу я видал Мухосранск этот! – фыркнул Кравцов. – Между прочим, Польша, Франция и Швеция – тоже за Окружной. И как там живут врачи нашего с тобой класса, я в курсе. Но об абонементе в спортзал все равно подумай. А лучше, как вернешься домой, прими душ, да похолоднее. Чтоб голова остыла. Или сходи в сауну с девочками, смени антураж. Триста зеленых – делов-то… Глядишь – попустит.
– Часто пользуешься? – со смешком поинтересовался Антон. – Екатерина в курсе?
– Дурачина ты, Сахновский, – вздохнул Роман. – Давай, вали на свою разведку. И спрячь бумажник – я приглашал, мне и платить…
Никто из них и представить не мог, что мечта Антона Сахновского изменить жизнь станет явью уже через два дня.
Жуткой явью.
5
Выехав из Киева во второй половине дня в пятницу, Антон удачно миновал пробки, вырулил на Одесскую трассу и уже через два часа пересек границу Черкасской области. Позади остались полторы сотни километров, отделявших захолустный райцентр от столицы.
У жашковского автовокзала он свернул с трассы, сразу почувствовав разницу в состоянии дорожного покрытия. Миновал популярный у дальнобойщиков базар у трассы, где круглосуточно поят, кормят, а при желании обеспечивают всеми мыслимыми сексуальными услугами, и взял курс на центральный городской рынок, рядом с которым тянулась улица Шевченко, где раньше жила тетя Галя.
Галина Борисовна Смеречко – так ее звали. Когда-то она рассказывала, что замуж вышла только потому, что ей пришлась по душе симпатичная фамилия парня: Смеречко. Но смерека, то есть ель, – древесная порода, а носитель фамилии на поверку оказался и в самом деле чем-то вроде дерева. По крайней мере, так считала покойная мама Антона. Николай Смеречко категорически не терпел двух вещей: систематической работы и детского крика. Занимался он чем попало, начинал и тут же бросал, поэтому ни в одной области не добился заметных успехов. К тому же упорно не желал заводить детей.
Промаявшись со своим Смеречко несколько лет, тетя Галя решила рискнуть и забеременеть «исподтишка». Это привело к первой на памяти Антона семейной драме: Смеречко решил, что жена беременна не от него – «нагуляла», напился и жестоко избил тетю Галю. Началось кровотечение, и, чтобы спасти ее жизнь, плод пришлось удалить. Смеречко арестовали, судили и впаяли срок, да что толку – иметь детей тетя Галя больше не могла.
Вот почему всю свою нереализованную любовь к детям она отдала единственному племяннику Антону, которому к тому времени исполнилось шесть лет. С мужем тетя Галя развелась, но фамилию не сменила – та напоминала ей об ошибках молодости, которые уже поздно исправлять.
Замуж она так и не вышла, а сгорела, как и старшая сестра, – от рака.
Когда та самая телеграмма попала в руки Антона, первое, что пришло ему в голову: это не рак, это – одиночество. При этом он испытал такой жгучий стыд, какого давно не ощущал. Только позже, немного успокоившись и обдумав случившееся, он понял, что это чувство не в последнюю очередь повлияло на принятое им решение.
