Иных уж нет, а те далече. Оставшаяся в одиночестве, Эльза Густавовна прочно осела еще в конце восьмидесятых годов прошлого века в Юрмале, на родине своего родителя. За два десятка лет она обзавелась тут знакомыми, помнившими ее предков, и считалась среди них своей. Это было удобно и семейству Турецких: они чувствовали совсем другое отношение соседей к себе, — вроде как и они тоже здесь свои. Ну а сам Александр Борисович бывал в Риге и прежде довольно часто по служебным делам, и в последнее время — тоже несколько раз, постоянно оставляя о себе доброе впечатление среди бывших коллег. Он знал свое дело и не хамил, не играл роль обиженного «старшего брата», не выказывал превосходства, — за это его и уважали. У профессионалов ведь свой подход к оценке личности…
Очередное роскошное утро началось у них с веселых препирательств. Поскольку ночь оказалась более бурной, нежели они предполагали вечером, Турецкий позволил себе «смежить веки» лишь перед рассветом. А вечная хлопотунья Ирина, осторожно освободившись от его сонных объятий, отправилась на рынок и вернулась вместе с солнцем и с кошелкой свежей черники. Самый сезон!
— Шурик, подъем! — торжественно объявила она, приближаясь к постели и ставя кошелку на пол. — Уже…
Она, вероятно, хотела сказать ему, что солнце давно взошло и им не стоит терять времени зря: раннее солнышко очень полезно для здоровья. Хотела, конечно, но не рассчитала расстояния до Шурки, а тот, словно хищный зверюга, почти прыгнул к ней, схватил в объятия и рухнул обратно в постель. Ирина хохотала и вовсе не собиралась сопротивляться.
В перерывах между затяжными поцелуями она все-таки сумела донести до мужа мысль о том, что пора бы и позавтракать, восстановить щедро растраченную за ночь энергию.
— А что у нас? — скорее, машинально спросил он, по-прежнему не собираясь вставать. И отпускать ее — тоже.
— Я решила, Шурик, — попыталась стать серьезной жена, — что тебе пора взяться за свое здоровье. Ты видишь, как я замечаю, все хуже. Раньше ты таскал очки для солидности, это понятно, потом они понадобились всерьез — для чтения. А теперь ты уже и разговариваешь, не снимая очков. Так нельзя. Я узнала от умных людей, что при слабом зрении очень помогает черника. Вон, целую кошелку принесла. И каждый день, сколько будем здесь, таскать буду. И я решила, что ты теперь станешь ежедневно лопать чернику с молоком, со сметаной, с кефиром, с любым наполнителем, со мной.
— Да-а? — вмиг усек Турецкий. — А что, по-твоему, лучше в качестве наполнителя, — ты или сметана?
— Дурак! — Ирина засмеялась, сообразив, что сказала нелепицу. — Я ее вместе с тобой есть буду! Тьфу! Совсем запутал!
Отсмеявшись, они стали выяснять, где тетка? Той дома не было, ушла к соседке, у которой случились, видимо, какие-то неприятности. Ирина слышала, как обе старые женщины что-то возбужденно, едва не плача, долго обсуждали по-латышски, потом куда-то ходили. Но ничего конкретного она так Ирке и не сказала.
— Тетки нет… У соседки, там что-то… — договорить не успела.
— Быстро! — больше у него слов просто не нашлось, да и не нужны они были.
Когда тетка вернулась, Ира с Шуриком дружно уминали из большой глиняной миски чернику с молоком, — чмокали, чавкали и… целовались, оставляя друг у друга на губах и щеках свежие лиловые следы полного и окончательного примирения. Хмурая Эльза Густавовна не смогла сдержать легкой усмешки: очередная война между супругами закончилась более чем мирной передышкой. Но ее мучили неприятности, и она, помолчав и покачав в осуждении седой головой, заговорила.
У подруги соседки, проживавшей на противоположной окраине городка, действительно случилась большая беда. Даже, можно сказать, трагедия.
Внезапно умерла дочь, ведущая артистка Рижского драматического театра Лора Страутмане — умница, красавица, совсем молодая, немного за тридцать, ну, может, чуть больше, но с большими творческими, да и жизненными перспективами. Ее здесь все знали. Отчего умерла, совершенно непонятно: решила немного похудеть, так, как это для новой ее роли требовалось, а вон, гляди, чем кончилось!.. Врачи установили чудовищный диагноз: цирроз печени! Совершенно невероятно! Вчера девять дней исполнилось, и у Ады Морисовны собирались те, кто помнил и любил ее Лорочку, — несколько пожилых подруг матери и самые близкие друзья покойной. А тех всего и пришло-то три-четыре человека, — лето же, все в отпусках. Говорили хорошие, теплые слова, сочувствовали матери, но что ей все эти речи, когда Лорочку уже не вернешь? Симпатичный режиссер из театра, который приехал из Риги, был крайне возмущен тем обстоятельством, что по поводу непонятной кончины талантливой актрисы не ведется никакого расследования, и клятвенно пообещал Аде Морисовне и всем остальным, что не оставит этого дела. Можно было подумать, что его действия что-нибудь изменили бы…
Рассказывая и словно жалуясь, Эльза Густавовна как-то странно поглядывала на Александра, будто лично он мог быть в чем-то виноватым перед неизвестными ему женщинами, будто он имел вообще к ним отношение. Позже, когда скорбный рассказ закончился и Турецкие с облегчением отправились на пляж отлеживать животы, бока и спины, Александр спросил у Ирины, какую, по ее просвещенному мнению, он мог бы чувствовать за собой вину перед абсолютно неизвестной ему актрисой и ее матерью? Во всяком случае, так, ему показалось, думала о нем тетка. С какой стати, черт возьми? Латвия — совсем другое и, кстати, чуждое ему государство — со своими правилами и законами, и к латвийскому правосудию он вообще не имеет отношения, поэтому нечего и намекать… понимаешь… Неизвестно, чем та балда отравилась, вполне возможно, даже и некачественными лекарственными препаратами, — мало, что ли, подобных случаев? Повсюду же, в буквальном смысле, стонут от фальсификата во всех сферах, в любой мало-мальски стоящей продукции. А уж о медицине и говорить нечего! И если они, эти опечаленные родственники, хотят что-то обнаружить, пусть сперва разберутся в качестве тех лекарств, которыми пользовалась несчастная актриса. Откуда они появились и кто их привез?
Александр сказал об этом, не сильно, что называется, задумываясь о смысле своего совета, а вот Ирина насторожилась. И решила поговорить с теткой об этом. Ей показалось, что в ее сетованиях как раз и прозвучало откровенное недоумение по поводу того, что никто так и не узнал, да, кажется, и не собирается узнавать, истинной причины смерти, хотя вон уже, сколько времени прошло. Вроде и из полиции никаких проясняющих сведений не поступало. И о чем там думают, непонятно. Зато теткино неодобрение к Шурке, как к носителю высшей законности, вообще, явно почувствовалось….
Ирина даже уловила в интонации тетки, возмущающейся странной ситуацией с выяснением причин смерти красивой молодой женщины, да еще к тому же известной артистки, некое сожаление по поводу того, что в новой демократической стране никому нет дела до обычной человеческой судьбы. Мол, при советской власти уже, небось, на пупах бы крутились все эти полицейские милиционеры, потому что их давно бы крепко взгрело начальство — за медлительность и халатное отношение к делу. А нынешним вроде бы даже и причину искать незачем: сама неизвестно, от чего лечилась, и сама же неизвестным лекарством отравилась. Ну, так что ж теперь делать? Нанимайте частного сыщика, который выполнит обязанности государства, но только за хорошее вознаграждение. Вот как Шурик, как все охранно-розыскное агентство «Глория», к помощи которого все чаще прибегают люди со своими заботами и несчастьями. Не дело, конечно, но заметно, что и другого выхода никто не видит. Кругом же коррупция, будь она неладна, и демократия тут ни при чем, если основа основ государства — правоохранительные органы — повязаны поголовной коррупцией.
