О, деревья отчизны, Долгим вздохом прощаюсь…
Детектив представлял себе поэта сидящим на коне в окружении своих немногочисленных соратников. С холма открывалась окруженная кромкой гор равнина. Цюй Юань всегда был для Китайца примером обманутого доверия и одиночества, горького жребия изгнанника. Сановник царства Чу, он доверился правителям государства Ци и, вероломно ими преданный, был изгнан из своей страны.
Владимир с детства ощущал себя изгнанником. Это сокровенное чувство свило в его душе гнездо, в котором на свет появлялись птенцы тоски и печали. Самая пронзительная радость, самая ослепительная удача, самая сильная привязанность несли на себе отпечаток этого чувства. И, может быть, именно потому, что отец увез его из Китая в пятилетнем возрасте и он был вынужден довольствоваться крупицами воспоминаний и игрой воображения, пейзажи Юго-Запада, наслаиваясь один на другой и слипаясь в единые комья с прочитанными строчками китайских поэтов, получили в его сердце статус иного измерения — вечного, не дающего отдохновения настоящего, где время и пространство слиты в сиянии снега и очертаниях гор…
Китаец поправил на носу солнцезащитные очки и остановил «Массо» у светофора. Развернувшись на перекрестке, он припарковал джип на противоположной стороне улицы рядом с шестиметровой высоты кирпичным забором, отделявшим СИЗО от остального мира. Уже снаружи это заведение, выкрашенное в какой-то грязно-желтый цвет, начинало производить гнетущее впечатление.
По иронии судьбы, следственный изолятор находился всего в двух кварталах от конторы Китайца, поэтому долго ехать не пришлось. Возле входа толпились свободные до поры до времени граждане, желающие получить свидание с близкими или передать им небольшую посылку. Лица у всех были не то чтобы унылыми, но какими-то отрешенными и официальными.
Пройдя сквозь этот небольшой строй, Бухман уверенно надавил на кнопку звонка. В выкрашенной красно-коричневой краской двери открылось небольшое оконце, и народ, стоявший в ожидании, с интересом стал наблюдать за происходящим. К его большому разочарованию, действо вскоре закончилось: Игорь, часто бывавший здесь по долгу службы, быстро решил вопрос с сержантом, стоявшим на посту. Сержант закрыл окошечко, и через несколько минут Бухман, а следом за ним и Китаец уже входили внутрь. Необходимые формальности — ожидание начальника смены, утрясание продолжительности визита, выписка временных пропусков и сдача «ПМ» Владимира — заняли еще почти целый час.
Наконец в сопровождении охранника их повели в комнату для свиданий, представлявшую собой помещение размером пять на шесть метров, перегороженное на две части металлической решеткой, сваренной из толстых арматурных стержней. По обеим сторонам решетки стояли облезлые столы и табуреты, прикрученные со стороны, куда выводили подследственных, к полу здоровенными шурупами. Посетителям, как гражданам, временно находящимся на свободе, были предоставлены стулья на тонких металлических ножках.
— Ждите, — сопровождавший Бухмана и Танина охранник с пышными усами и маленькими серыми глазками заложил руки за спину и замер с широко расставленными ногами.
— Ну что, мамуся, — Игорь хитро посмотрел на Китайца, — ни разу не был в таких заведениях?
— Думаешь, я ожидал чего-то другого? — пожал плечами Владимир. — Несколько раз мне приходилось ночевать в «обезьянниках», так что я немного представляю себе, что это такое. Достаточно познакомиться с нашей государственной машиной однажды, и этого уже никогда не забудешь.
— КПЗ, мамуся, — наставительно произнес Бухман, — это цветочки по сравнению с тюрьмой. А СИЗО — не что иное, как тюрьма. Ведь так, мамуся? — Игорь посмотрел на охранника, а потом — снова на Китайца. — Петя у нас уже почти двадцать лет в этой системе служит. Скоро на пенсию отправится.
— Да уж, — хмуро усмехнулся усатый Петя, — скоро два десятка годков как за решеткой.
— Так уволься к чертовой матери, — зацепил его Бухман, — ты же вольнонаемный.
— Куда, Игорь Юрьевич? — поморщился Петя. — У меня вон брат на гражданке на полторы тысячи семью содержит, так они мясо только по праздникам видят. А детей-то двое, четырнадцати и пятнадцати годков, им ведь и одеться еще нужно, и развлечься…
Петина жалоба повисла на полуслове. С противоположной стороны в комнату ввели молодую русоволосую женщину с аккуратной короткой стрижкой. На ней были голубые джинсы в обтяжку и тонкий трикотажный джемпер кирпично-розового цвета. Неполных двое суток, проведенных в следственном изоляторе, не прибавили ей красоты и здоровья. Но, по мнению Китайца, держалась она неплохо, хотя в тусклых глазах женщины застыло испуганно-тоскливое выражение. Узнав Бухмана, она с надеждой посмотрела на него, а потом перевела взгляд на Танина — и несколько секунд не отводила от него больших темных глаз.
Сопровождавший Елену охранник беззлобно потрогал ее за локоть и показал на табурет. Она как бы выплыла из прострации и сделала несколько шагов по направлению к столу.
— Пошли, — Игорь кивнул Китайцу и первым устроился на стуле, положив свой чемоданчик с документами на стол.
Танин пододвинул себе другой стул и пристроился рядом.
— Ну, как ты, мамуся, — Бухман сразу же приступил к делу, — держишься?
Положив руки на стол, Монахова неопределенно пожала плечами.
— Не знаю, — тихо произнесла она.
— Значит, так, мамуся, — продолжил Игорь, — ты должна понять: мне, твоему адвокату, ты можешь доверять — и даже должна доверять! Тем более что ты меня знаешь. Защищать я тебя буду в любом случае, но если ты будешь просто говорить: «Я не виновна», то шансов у нас не так много. Познакомься с моим другом. — Бухман представил Китайца и Лену друг другу. — Он сыщик и согласился мне помогать, но и ты не должна молчать. Расскажи, как все произошло?
— Погоди, Игорь, — Танин остановил словоохотливого друга, напиравшего на свою подзащитную, — по-моему, Лена не вполне здорова, ведь так?
