С каждым его словом я все больше и больше прислушивался, и не только я, но и, как можно было заметить, все собравшиеся. От тезиса к тезису Феррье становился все спокойнее и все тщательнее взвешивал слова. Ему удалось установить, что не следует делать выводов в отношении мозга человека и даже мозга высших животных на основании опытов с мозгом низших существ. Чем ниже биологический род животного, тем слабее удаление части мозга сказывается на его моторных или перцептивных функциях. Такие исследования нужны лишь затем, чтобы прояснить закономерности работы человеческого, наиболее развитого мозга. Поэтому из экспериментов над собакой, на результаты которых настойчиво ссылался Гольц, нельзя сделать достоверных выводов о мозге человека. По этой причине Феррье решил сделать объектом своих исследований животное с максимально развитым мозгом, стоящее на эволюционной лестнице ближе всего к человеку. Его выбор пал на человекообразных обезьян, и хирургическое мастерство профессора Йео позволило ему в течение продолжительного времени наблюдать за ними.
Феррье мельком взглянул на аудиторию и заговорил громче. Он сообщил, что во второй половине дня в лаборатории профессора Йео в Кингс Колледж он будет иметь честь продемонстрировать собравшимся двух человекообразных обезьян, которым профессор ампутировал определенные участки мозга. Он не видел необходимости излагать свои рассуждения с трибуны и собирался сделать это во время демонстрации. Он был уверен, что через считанные часы все доводы Гольца потеряют какой-либо вес, а факт существования функциональных центров в мозге высших животных и человека получит заслуженное подтверждение.
Когда я прибыл в Кингс Колледж, Гольц уже занял место среди слушателей, среди которых я сразу заметил Вирхова: его неизменные очки добавляли его облику что-то совиное, что обращало на него внимание. Вирхова тоже крайне взволновали рассказы об утреннем заседании, которое он пропустил. Его пронизывающий взгляд был направлен на собаку у ног Гольца. Это была та самая собака с бороздами на голове, чьи поскуливания той ночью в отеле Сент-Джеймс так встревожили меня и заставили строить самые худшие предположения.
Лицо Гольца залила краска. «Я хотел бы продемонстрировать вам собаку, – начал он, – которая вместе со мной совершила путешествие из Страсбурга в Лондон. Животному, как я уже сообщил в моем утреннем докладе, была ампутирована большая часть коры обеих теменных и затылочных долей мозга. Последняя из пяти необходимых запланированных операций состоялась двадцать пятого мая этого года. Увечья на черепе животного – свидетельство тому». Затем Гольц сообщил, что на примере этой собаки он собирается доказать истинность своих взглядов, изложенных в утреннем докладе. Он последовательно давал собаке команды, и она бегала, выпрыгивала из своего ящика и двигала головой. Он взял в руку кнут, ударил им и закричал по-немецки: «Пошла прочь…» Он указал на подрагивание ушей собаки, доказывающее, что она может слышать. Посредством особого эксперимента он доказал, что она может также и видеть. «Тот факт, что собака руководствуется зрительной информацией, – продолжал Гольц, – подтверждается тем, что ее поведение меняется, если закрыть ей глаза. Я принес с собой колпак, который сейчас надену на ее голову. Он абсолютно не пропускает свет. Вы можете наблюдать, что собака, до этого обходившая все препятствия, теперь при ходьбе ударяется о предметы головой. Вы видите, как она старается снять с головы колпак при помощи обеих передних лап…»
Обонятельные способности проверялись экспериментом, в котором Гольц попросил присутствующего голландского профессора Дондерса выдохнуть сигаретный дым в морду животного. Собака с отвращением отвернулась. Гольц, однако, признал, что обонятельные рецепторы реагируют слабее, чем рецепторы здорового животного.
Здесь Гольц оглядел собравшихся уверенным взглядом. Он собирался перейти к доказательствам того, что в результате операций животное лишилось только разума. Он посадил собаку в квадратный, также привезенный из Страсбурга загон с низкими бортами, через которые она легко могла перепрыгнуть, хотя он и был заперт снаружи. Животное бегало вдоль стенки внутри загона и так и не смогло найти выхода. Собака простодушно виляла хвостом, когда Гольц показывал ей кулак. Затем из ветеринарной лаборатории Кингс Колледж была принесена кошка, которую усадили напротив питомца Гольца. Собака же не выражала никакой враждебности или страха по отношению к шипящему животному, а напротив – пыталась лизнуть его лапы.
Подопытная собака в переносной клетке, какую использовал Пастер, а позже – Гольц
Гольц выпрямился во весь свой солидный рост и произнес: «На этом, любезные господа, я заканчиваю свою демонстрацию. Надеюсь, вы убедились, что органы чувств этого животного полноценно функционируют. Оно может видеть, слышать, обонять, чувствовать!» Как он полагал, вопреки всем прочим аргументам, это подтверждало, что теория функциональных центров неверна. Затем Гольц провозгласил, что собака, как заявлено, будет усыплена хлороформом, и тогда он сможет представить в качестве доказательства почти полностью ампутированный мозг.
На несколько секунд воцарилась полная тишина. Были слышно лишь тихое пыхтение Гольца, запиравшего собаку в клетке. Потом совершенно неожиданно, как бывает в театре, когда на сцене появляется новый персонаж, из угла комнаты к ее середине на двух задних ногах прошла человекообразная обезьяна в сопровождении специально приставленного служащего. Мое сердце едва не выскочило из груди. Она прошла – нет, она прохромала – точь-в-точь так же, как мог бы один из бесчисленных больных, перенесших одностороннее внутримозговое кровотечение и не раз виденный нами: парализованная на одну сторону, она подволакивала одну ногу и была не в силах пошевелить омертвевшей рукой.
Как только обезьяна заняла место, где еще недавно стояла клетка с собакой Гольца, появился Феррье. Он подошел к обезьяне, провел рукой по волосам и развернулся к слушателям. Он, казалось, преобразился. «Уважаемые господа, – проговорил он нарочито спокойным тоном, полностью сменившим его нерешительность, – перед собой вы можете видеть человекообразную обезьяну, из мозга которой мой друг профессор Йео семь месяцев назад описанным мной хирургическим способом удалил участки коры левого полушария, которые я обозначил как центры, регулирующие моторику правой руки и ноги. Нам не удалось полностью изъять извилину, поскольку отверстие, сделанное нами в черепе, было слишком мало. Последствия оперативного вмешательства таковы: полная парализация правой руки и правой ноги, причем моторика нижней конечности – несомненно, вследствие упомянутого неполного удаления боковой извилины – до некоторой степени восстановилась. С правой стороны животного, как и в случае с односторонним внутримозговым кровотечением и дальнейшей односторонней парализацией у человека, рефлексы проявляются слабо. В остальном животное полностью здорово, у него не наблюдается ни физических, ни психических отклонений смежного типа…»
Казалось, все затаили дыхание. Феррье протянул обезьяне лакомство. Она схватила его левой рукой, правая же оставалась неподвижной. Обезьяна ела с удовольствием, пристально глядя по сторонам. Мы с таким интересом разглядывали ее, что вторая обезьяна появилась в комнате почти незамеченной. По сравнению с первой она была воплощением здоровья. Феррье погладил ее по левой руке. «Вам известно, – прокомментировал он, – что много лет я считал, что центр, отвечающий за способность слышать, находится на верхней височной полупризматической извилине. Обезьяне, которую вы сейчас видите перед собой, полтора месяца назад были ампутированы эти извилины с обех сторон – тем же придуманным профессором Йео способом. Сейчас вы убедитесь, что это на вид здоровое животное с тех пор совершенно не может слышать…»
