– Я уже тебе говорил, что это не зависит от нации или страны. Во всем мире есть мерзавцы, убийцы и подлецы! – быстро парирует Хамид, не обращая внимания на расистскую реплику собеседника.
– Да, я согласен с тобой! – поляк взвинчен, оттого что вспомнил обиды, которые испытала его любимая жена. – Но за мужчиной-арабом, пусть он и прохвост, стоит шариат[2], который дает парню полную власть над женщиной и семьей и делает его безнаказанным. Sorry, что это тебе говорю.
– Что ж, наверное, ты прав.
Саудовец не чувствует себя обиженным, потому что читает газеты, смотрит телевизор, следит за сообщениями в Интернете и знает, где живет и что вокруг него творится. Но сейчас он очень измучен и не хочет слышать о щекотливых делах, трагедиях и несправедливости, пусть даже они касаются его семьи.
– Позволишь, я приму душ?
– Окей, когда принесут напитки, как-то их разолью. Отдохни. Извини, что именно сегодня затронул такую трудную и деликатную тему, – кается Лукаш, глядя на посеревшее лицо зятя. – У меня не хватило такта…
Из соседней комнаты до ушей мужчин доносятся очередные крики. На этот раз как Дороты, так и Марыси с филиппинкой под аккомпанемент плача новорожденной.
– Что же это за дебильная обезьяна! – орет Дорота во все горло, когда видит, как якобы высоко квалифицированная няня, горстью обхватывая маленькую головку новорожденной крохи, с силой разворачивает ее к груди молодой матери. Потом пихает и прижимает ее к соску.
– Проваливай отсюда, на дерево, хватит! – новоиспеченная бабушка не владеет собой и кончиками пальцев бъет медсестру по руке.
– Мама!
Марыся всхлипывает, даже уравновешенная свиду Дарья подскакивает к кровати.
– Вы что, все с ума сошли? – девушка старается прекратить хаос. – Ты, филиппинка, imszi barra[3]. Мама, иди что-нибудь прими и расслабься наконец. А мы здесь спокойно подчинимся закону природы.
Дарья впервые с начала визита вмешивается в дела, связанные с новорожденной.
– В конце концов, все мы млекопитающие, а маленькая должна просто схватить.
Надя, слыша спокойный голос, утихает и открывает заплаканные глаза.
– Мадам, господин меня нанял. У меня подписан контракт на три года! – филиппинка не признает себя побежденной, так как у нее из-под носа уплывают огромные деньги.
– Ты у нас уже не работаешь, – говорит Марыся театральным шепотом.
– Но…
– Imszi barra! – говорит Марыся по-арабски, как и ее сестра, и улыбается себе под нос.
– Что происходит?
Хамид заглядывает через приоткрытую дверь.
– Sir, мадам приказывает мне отойти, а я ведь ответственна за ребенка…
– Я говорю ей не отойти, а убираться, причем с подскоком! – у Марыси от истерики дрожит голос.
– Окей.
Арабский мужчина боится криков жены. Мгновенно он хватает медсестру за больничную белую одежду и тянет в соседнюю комнату.
– Вернешься в больницу короля Фейсала, – сообщает он ей тоном, не допускающим возражений.
– Но, господин, сейчас меня туда уже не примут!
Маленькая женщина сгибается пополам и начинает беззвучно плакать.
– Если я ушла, то уже конец. Должна буду вернуться на Филиппины. Господин! – причитает она.
– Если не туда, то я найду тебе работу где-нибудь еще. Если моя жена сказала, так и будет. Нужно было больше стараться.
Он выпихивает девушку через запасной выход, а та, закрывая дверь, оборачивается и несколько раз плюет на ручку и бормочет какие-то слова. На ее лице – бешенство.
– Будьте прокляты, паршивые саудовцы и ваши семьи тоже! – шепчет она, срывая чепец с головы, и убегает.
Сестры одни. Марыся очень неумело, но чрезвычайно осторожно пододвигает личико маленькой дочери к набухшей уже груди. Надя перестает плакать и крутит головкой во все стороны, открывая маленький ротик, стараясь захватить сосок. Наконец ей это удается.
– Браво, племянница! – Дарья просто подскакивает и хлопает в ладоши.
– Ой, ах! Wallahi…
Марыся едва дышит.
– Что такое?! – сестра беспокоится, но не знает, чем может помочь. – Что происходит?
– Ну, это же присоска! – молодая мама улыбается сквозь слезы. – Я читала, что… ох!
Она хватается рукой за нижнюю часть живота.
– Что, расскажи же, что происходит?
– Матка сокращается. Я не думала, что это будет так хреново.
Марыся улыбается, довольная, что помнит грязное словечко по-польски.
– Сестра, не ругайся при ребенке.
Успокоившись, Дарья присаживается на табурет, упирая подбородок на сплетенные пальцы рук, и смотрит умиленным взглядом на новорожденную.
– Это чертовское чудо… извини. Прекрасное чудо, невообразимое.
Она дотрагивается двумя пальцами до рыженького пушка на голове девочки.
– Тебе уже лучше? – спрашивает она сестру.
– А тебе?
– А что такое?
– Не прикидывайся, малая, я все вижу. С момента появления ты ведешь себя паршиво. В чем дело? Ревнуешь?
Марыся понимает сестру, потому что в ее жилах течет та же кровь. Обе настроены на одну волну.
Однако выглядят совершенно по-разному. Одна белая, как молоко, блондинка, типичная славянка, а другая смуглая, волосы у нее темнее. Она больше арабка, чем полька.
– Почему ты ревнуешь? – настаивает Марыся: ей жаль сестру.
– В общем, нет.
Дарья выпрямляется и сжимается, как маленькая обиженная девочка.
– Врать, так это мы, а не про нас, – смеется Марыся, хватая рукав рубашки и притягивая обиженную девушку к себе. – Садись здесь, возле меня. В чем дело? В том, что мама помешалась на внучке, что она слишком ее любит? Опасаешься, что тебя отодвинет на второй план, что сейчас хочет находиться только со мной и малышкой? Говори уже, не держи это в себе!
– Ну, да.
Дарья наклоняется и осторожно кладет голову на ноги сестры.
