Затем корпус корабля был готов и под деревянными молотками и стамесками конопатчиков «Мэри Роуз» стала приобретать мореходные качества. На несколько недель Сильвестр вообще забыл, что у него есть сестра. Корабль занимал собой все пространство мечтаний и игр.
— «Мэри Роуз» — это наша судьба, — говорил Сильвестр и был бесконечно горд, что придумал эту фразу.
В то время он любил читать о приключениях храбрых витязей, таких, как описывал в своем «Короле Артуре» Томас Мэлори. Фраза казалась похожей на многозначительные строки из книги. Фенелла рассмеялась:
— Ты говоришь, как священник, Силь.
Энтони медленно повернул голову, бросил на товарища мрачный взгляд, а затем улыбнулся. Энтони улыбался редко, и улыбка его была мимолетной, как радуга. От гордости щеки Сильвестра залились краской. Его другу Энтони, как никому другому, удавалось помочь ему почувствовать себя сильным.
Не прошло и недели с тех пор, как все очарование рухнуло. После того дня, когда «Мэри Роуз» сошла со стапелей и умер Ральф, дети перестали играть на верфи. Сильвестр вышел из того возраста, когда сын многообещающих родителей мог тратить время на игры и мечты. Они жили в эпоху революций, которая открывала умному человеку множество дверей, — даже если он был простого происхождения. После Войны роз ряды дворян сильно поредели, нужна была свежая кровь. Кроме того, Генрих, их король, любил окружать себя людьми из нижних сословий. Про кардинала Уолси, его ближайшего советника, говорили, будто он — сын мясника из Ипсвича.
В год после схождения корабля со стапелей Англия вела войну во Франции и в Шотландии. Король Генрих велел построить в Портсмуте пять пивоварен, чтобы утолять жажду своих команд, но ему нужны были и офицеры, которые командовали бы на его боевых кораблях. Дворян не хватало, поэтому стали искать людей буржуазного происхождения, которые разбирались бы в кораблях, были образованны и обладали хорошими манерами. Отец Сильвестра был одним из таких людей.
В обеих войнах Англия одерживала славные победы, войска возвращались домой с триумфом. За заслуги перед страной отец Сильвестра был вознагражден возведением в рыцарское сословие и получил в аренду немалый кусок земли. Он исполнил мечту всей своей жизни, перестроив и увеличив крытый черепицей фахверковый дом, где родились его дети, так что теперь хватало места для оживленной семьи и бесконечного потока гостей. Он велел выкрасить дом в белый цвет, за исключением деревянных балок, и назвал его «Саттон-холл».
Что же до него самого, то он достиг своей цели, а перед его сыном должны были быть открыты все дороги. Новая Англия, как провозгласил Генрих VIII, станет садом образования, поэтому Джеймс Саттон искал ученого, который помог бы его сыну овладеть науками. Такого человека он нашел в лице Бенедикта, декана церкви Святого Фомы, теолога не слишком известного, но достаточно именитого. Вместе с Сильвестром должны были обучаться еще четверо подающих надежды сыновей мелкопоместных дворян и высшей буржуазии.
До начала занятий Сильвестр засыпал отца вопросами:
— А отец Бенедикт не может взять в обучение и Энтони? Он умнее всех нас, вместе взятых, а если ему нельзя будет ходить в школу, то и я не буду!
Отец погладил его по голове и на миг задумался.
— Я поговорю с Мортимером Флетчером, — наконец пообещал он. — Поверь, сын, твой Энтони нравится мне не меньше, чем тебе.
С тех пор как Мортимер Флетчер потерял старшего сына, от него осталась лишь тень. Отец Энтони ходил на войну вместе с отцом Сильвестра, поскольку больше не хотел строить корабли, а чем заняться еще, не знал. А может быть, он поступил так еще и потому, чтобы не видеть своего младшего сына, которого боялся теперь, как черт ладана. Тогда, в доках, дежурные побили Энтони, как опасного зверя, связали ему руки за спиной и утащили в темницу. Отец наверняка считал, что таким образом избавится от него, но так легко эту проблему решить было нельзя. По прошествии трех недель ожесточенных переговоров Энтони вернули обратно в семью. Члены городского совета осознали, что не могут повесить калеку, восьмилетнего сына корабела, за то, что тот толкнул другого, как часто делают мальчишки. Хоть тот, другой, и умер после толчка.
— Повесьте чудовище! — кричали на улицах, но точно так же кричали и в Иерусалиме: «Распните его!»
Вместо того чтобы умыть руки, совет города Портсмута предпочел вообще не марать их.
Однако, несмотря на все это, Энтони едва не умер. Разве не может умереть ребенок от того, что его избили до потери сознания, поместили в клетку для опасных животных и бросали ему еду через люк? Когда его выпустили, он разучился говорить и терпеть не мог, когда другие с ним заговаривали. Сильвестр сделал единственное, что пришло ему в голову: он день за днем садился рядом с ним с лютней и пел песни собственного сочинения про корабли. Энтони не умер. К нему вернулся дар речи, он поправился.
Так и вышло, что Мортимер Флетчер был вынужден растить плод своих чресел, одевать и кормить бездельника, на совести которого был его любимец, терпеть сатаненка под крышей своего дома. На помощь жены рассчитывать было нечего. Ходили слухи, что чернобровая Летисия, обладавшая когда-то мрачной, чувственной красотой, после смерти старшего сына лишилась рассудка и полностью погрузилась в свой внутренний мир. Когда отец Сильвестра пришел к Мортимеру и предложил послать Энтони в школу, тот испытал огромное облегчение от того, что теперь ему не придется видеть мальчишку целыми днями. Родители других мальчиков ворчали, но в конце концов согласились. С желаниями отца Сильвестра в Портсмуте считались, поэтому пришлось, скрипя зубами, терпеть сатаненка.
Чудовище. Бездельник. Сатаненок. Сильвестр и Фенелла слышали, какими словами люди награждали их друга.
— Каждое из этих слов причиняет мне боль, как будто кто-то бьет меня по щеке, — как-то пожаловался Сильвестр Фенелле.
— Тебя никто не бьет, — осадила она его. — Все удары достаются Энтони, причем не ладонью, а кулаком.
— Я знаю, — потупившись, сказал Сильвестр. — Больше всего мне хотелось бы зажать ему уши ладонями, как только толпа начинает травить его. Но он всякий раз смотрит на меня так, словно к нему никто не имеет права прикасаться.
Фенелла бросала на него взгляды, которые он не всегда мог понять. У нее были серые глаза. Как туман над узким проливом под названием Солент. Такие же, как их родной город Портсмут: серые, неприметные, но полные тайн.
В любом случае Сильвестр добился того, что Энтони разрешили ходить в школу отца Бенедикта. Казалось, Энтони был благодарен ему за это, хотя не произнес по этому поводу ни слова. Он слушал уроки с безраздельным интересом, молча и жадно, впитывая каждое слово. Казалось, теперь, когда верфь оказалась для него под запретом, он заменил свою былую преданность кораблестроению утомительными уроками декана. А Сильвестр в школе скучал. Он предпочел бы читать Лукреция, Цицерона, вновь открытых оригиналов античности, о которых неустанно спорили величайшие умы Европы. Декан же потчевал их равнодушными, одинаковыми описаниями кампаний. Упорно, словно слепой осел, он придерживался дедовских методов, в то время как разум Сильвестра жаждал нового. За стенами здания школы мир кипел и бурлил, словно жерло вулкана. Из Германии доходили невиданные слухи. Один монах, нахал по имени Мартин Лютер, прибил к дверям церкви список тезисов, которые потрясли основы христианства. Сильвестра восхищало богатство мыслей, не принимавших границ и запретов и легко опрокидывавших их. Новое учение было подобно кораблю, о котором они мечтали в детстве и который не могли удержать никакие якорные цепи. Часто Сильвестру хотелось возмутиться и возразить отцу Бенедикту, когда тот со своей кафедры объявлял чью-то теорию неопровержимой, а ему, мальчишке, она казалась устаревшей и спорной. Ему грезилось, как он вскакивает и кричит: «Почему нельзя перевести текст Библии для тех, кто не знает латыни?» — в знак протеста декану, представлявшему в черном цвете движение лоллардов, боровшихся за издание Библии на английском языке. «Разве Господь не оставил свое слово всем нам? Разве Иисус не говорил с рыбаками и нищими, которые ни слова не понимали на языке римлян?»
