— Ну, держать покойника в отделении интенсивной терапии — это тоже не стандартная процедура, — отрезала Ширли.
— У него был пульс! — возразила я.
Дело в том, что пациент из 305-й палаты едва ли был жив, когда его привезли из больницы в Виргинии к нам в реанимацию. Его грудь посинела, конечности были сведены в трупном окоченении, расширенные зрачки не реагировали на свет. В таком состоянии он уже пробыл около сорока пяти минут, однако его сердце продолжало работать, хотя пульс был очень слабым, нитевидным. Мы использовали электрошок, лекарства, снова электрошок, надеясь на то, что сердечной мышце удастся вернуться в нормальный ритм. В итоге, после часа в реанимации, электрошока и кислородной подушки, после бесполезных попыток оживить умершее тело, сердце прекратило работу.
Я определила время его смерти: три часа сорок две минуты пополудни. Никто не возразил, но я услышала, как чей-то голос прошептал, что нам давно следовало бы остановиться. Эта фраза заставила меня задуматься: неужели врачи и в самом деле могут отступиться от пациента, даже если его сердце все еще бьется? Впрочем, удивляться было некогда — остановившееся сердце пациента внезапно заколотилось со скоростью фейерверка в День Независимости. Грудная клетка отчетливо двигалась в такт сердцебиению, поэтому я объявила, что он жив, и приняла решение доставить пациента обратно в 305-ю палату. Было ясно, что попытки оживить его будут продолжаться до того самого момента, как мне удастся связаться с кем-нибудь из членов его семьи и сообщить мрачное известие — у пациента нет ни малейшей надежды на восстановление нормальной жизнедеятельности. Однако на полпути из реанимации в палату его отчаянно бившееся сердце вновь остановилось, и теперь медсестры из отделения интенсивной терапии злились на меня за то, что пациент не был объявлен мертвым еще в реанимации: из-за этого им приходится возиться с мертвым телом и оформлять кучу разнообразных бумаг.
— Милая, в следующий раз, если сомневаешься в чьей-то смерти, зови меня. — Вторая сиделка, Ванда, ободряюще положила руку мне на плечо. — Я быстро определю его состояние.
Я была ей благодарна. Мне повезло, что Ванда оказалась среди медсестер, везущих пациента из реанимации в 305-ю палату. Повезло, потому что в тот момент я запуталась и не понимала, что же такое на самом деле смерть. Мужчина был холодным, синюшным, не реагировал на раздражители, однако он не так уж отличался от леди из 311-й палаты, чей мозг давно погиб, но семья настояла на том, чтобы «было сделано все возможное», и теперь оплачивает аппарат жизнеобеспечения. Точно так же выглядел пациент из 306-й палаты, который третью неделю оставался практически в том же состоянии, в котором его обнаружили на скамейке в парке — гипотермия и гипогликемия. Мужчина, которого я направила в 305-ю, был таким же синюшным, разве что температура его была ниже, и я продолжала бы его везти, если бы Ванда — совсем как тот мальчишка, увидевший, что король-то голый, — не воскликнула: «Да ведь он же окочурился!»
Я люблю Ванду за ее длинные ногти, раскрашенные, словно маленький американский флаг. Я люблю Ванду за то, что она знает, когда нужно остановиться. Или, что важнее, когда нужно начать, как в случае с Кларой Шторм, в палату которой Ванда меня и подталкивает.
— Забудь о 305-й и пошли со мной в 302-ю, — говорит она. — Кларе нужно поставить капельницу. А она их терпеть не может.
Клара Шторм не была похожа на остальных пациентов нашего отделения. В том смысле, что она была в полном сознании и вовсю этим пользовалась, требуя, требуя и требуя… Несмотря на то что ей сделали трахеотомию и подключили к аппарату искусственного дыхания, Клара продолжает шевелить губами, беззвучно выражая свое отношение к происходящему. Клара говорит, что ей надоела ее пневмония, надоел вот этот «надувной матрас, который издает звуки автомобильного двигателя», надоели программы, которые показывают по телевизору. А я размышляю над тем, справлюсь ли я со своей будущей работой в качестве семейного врача и смогу ли выдержать год практики по специальности, когда закончится — через два с половиной месяца — моя здешняя практика. В последнее время я предпочитаю пациентов, которые не могут жаловаться и говорить о своих проблемах.
Состояние Клары таково, что артериальные вливания просто необходимы. Поэтому игла для них должна быть введена в ее запястье. Я говорю Кларе, что нам нужно регулировать ее артериальное давление, что измерение его с помощью манжеты не дает правильных показателей и что я не «ловлю кайф», издеваясь над ней. Потом я пытаюсь убедить пациентку, что это спасет ее от множества других уколов, поскольку мы сможем брать анализ крови прямо из иглы, находящейся в артерии. Клара смотрит с сомнением. Она поднимает вверх указательный палец и одними губами произносит:
— Одна игла. Один укол. Не больше.
Ванда тоже смотрит с недоверием. Клара не только весит полтора центнера, ее запястья разбухли от множества предыдущих инъекций. Тогда я коротко говорю:
— Я постараюсь.
Пока я дезинфицирую запястье Клары, по телевизору, закрепленному под потолком, начинается выпуск новостей. Сообщают, что в Окленде, около бензоколонки Эккстон, на углу Форбс-авеню и МакКи, произошла перестрелка. Я подняла взгляд от йодного кружочка на рыхлом, бледном запястье Клары и взглянула на экран. Репортеры из группы горячих новостей мокли под дождем на тротуаре.
— Во второй половине дня мужчина, которого опознали как Роберта Колмана из Пенн-Хиллз, вошел в Квик-Март и застрелил свою бывшую подругу, Элани Винтер, тоже проживавшую в Пенн-Хиллз, — сообщил довольно привлекательный чернокожий репортер, ведущий выпуск. Как я заметила, его всегда посылали в самые горячие точки города.
— Преступник также убил доктора Габриэля Лизнера из Нью-Йорка, после чего застрелился сам, — продолжил репортер. — Мисс Винтер внезапно поссорилась с мистером Колманом. Эта ссора произошла сегодня утром. Доктор Лизнер не имел отношения ни к жертве, ни к убийце. Согласно полученным данным, он был приглашен Питтсбургским медицинским университетом для прочтения курса лекций и оказался на линии огня случайно — просто зашел в магазин, чтобы купить бутылку воды.
— Господи Иисусе! Вот уж точно оказался не в то время и не в том месте, — комментирует Ванда, нажимая своими американскими флажками на кнопки монитора, стоящего у койки Клары.
Я снова взглянула на экран, надеясь увидеть фотографию застреленного доктора, которого я, вполне возможно, знала, но они показывали выжившего свидетеля, работника магазина. Ему удалось выжить, спрятавшись за стеллажом с кофе, который он на тот момент протирал. Репортаж закончился обещанием репортера подробно рассказать о случившемся в шестичасовом выпуске. Сам выпуск новостей включал в себя еще одно важное событием: в Питтсбурге открылся новый магазин «Крипси Крим Донат».
— Эй, это разве не твоя невестка? — Ванда ткнула пальцем в Алисию Акстелл, которая стояла у входа в магазин, крутила свой разноцветный зонтик с надписью «Live!» и брала интервью у клиентов, расспрашивая, как им нравится идея нового магазина.
— Еще не невестка, — отозвалась я. Затем, не меняя интонации, сказала Кларе: — Одна маленькая иголочка.
