Санира схватил очередную обуглившуюся палку и стал забивать в землю. От усталости на его лбу, сбоку, ближе к виску, пульсировали две перекрещивающиеся синие жилки, на коже проступала испарина, руки дрожали, но Санира не останавливался – гордость за самостоятельно выполняемое дело прыгала в его груди, не позволяя сдаться.
– Подожди, – сказал Донира, который в этот момент вколачивал в землю какую-то ветку. Видя, что юноша даже ухом не повёл, он повторил громче: – Подожди меня!
Санира раздражённо дёрнул плечами. Он не нуждался в Донире, чтобы сделать такую простую вещь, как забить деревяшку.
– Осторожнее, сломаешь, – вновь повысил голос мужчина.
Санира сделал вид, что не услышал. Только движения его стали быстрее и сильнее.
В этот момент от очередного удара полусгоревшая палка в его руках раскололась. Кусок спёкшейся глины, который Санира использовал вместо молота, пронёсся в воздухе, лишь по благосклонности богини-Земли разминувшись с ногой.
– Ну вот! – крикнул Донира, не скрывая своего раздражения.
Санира распрямился. Ну почему, почему так всегда! Ведь ясно же, что эта палка раскололась бы в руках у любого! Но она раскололась именно в его руках! И теперь в очередной раз они будут говорить, что были правы, а он…
Ленари бросила на внука сердитый взгляд, но песни своей не прервала.
– Всё по-своему делаешь? – съязвила Такипи-младшая.
Она сидела у лохани с водой и, глядя в отражение, делала себе какую-то замысловатую, вычурную причёску, заодно примеряя спасённые из огня украшения. Занятие довольно необычное для Такипи. Во всяком случае, в последние луны.
Сестра была старше Саниры и считалась засидевшейся без мужчины женщиной. Юноша одно время винил во всём родинку, мерзким бугорком черневшую под её подбородком. Потом понял, что большинство парней всё же считают Такипи красивой. Нет, дело было не в родинке. Просто сестра слишком сильно когда-то влюбилась в Радигу дома Зунати, слишком долго с ним ходила, слишком глубоко потом переживала разрыв. И пропустила те несколько лет, когда девушки обычно связывают свои руки.
Недавно, однако, с Такипи произошла разительная перемена. В неё влюбился один из пришедших в Город торговцев, и она вновь расцвела.
Теперь даже пожар, гнев сестёр-богинь и всеобщее отчаяние не могли испортить ей настроение. Сестра продолжала сиять.
Что, конечно, не давало ей права дразнить Саниру.
– А ты бы помолчала! – огрызнулся он.
Такипи-младшая вскипела и хотела было выкрикнуть что-то резкое, но вмешался Мадара:
– Милостью сестёр-богинь! – прорычал он. Замолчал, переводя хмурый взгляд с сына на дочь. Те отвернулись друг от друга. Мужчина снова склонился к Чивати и, стараясь говорить тихим, спокойным, убаюкивающим голосом, продолжил: —…И две армии слушали мудрую Ромуди, глядя, как Ромуда чертит на земле длинную линию, теперь границу меж их городами…
Чивати, как потревоженная птичка, вдруг закопошилась на его коленях, свалилась на землю и, вздымая босыми ногами облачка пепла и пыли, подскочила к Санире. Ладошка, маленькая, как крылышко, и жёсткая, как перо, взлетела к его лицу и стала тыкать в подбородок.
– Смотрите! Смотрите! – кричала Чивати.
Санира оторопел. Какая наглость! Его голова непроизвольно дёрнулась назад.
– Видите? Смотрите! – продолжала прыгать вокруг него младшая сестра, будто пытаясь вспорхнуть.
Все повернули головы в их сторону. Даже Ленари скосила глаза.
А девочка вновь ткнула пальцем в подбородок брата.
Гнев в груди Саниры зашипел и вскинулся к самому горлу. Юноша дёрнулся от обиды, схватил руку сестрёнки за запястье и с силой сжал её. Ещё когда его растопыренная пятерня летела в воздухе, Чивати начала говорить что-то, но её руку вдруг прострелила острая боль, и слова замерли в воздухе. И тут лишь Санира понял, что хотела сказать сестра:
– У него борода!
Копоть и пепел, обильно украшавшие его лицо, оттенили незаметные до сих пор реденькие волоски.
У него борода! Борода! Наконец-то! После столь долгого ожидания!
Юноша разжал кулак, но было поздно. Лицо Чивати перекосилось, рот широко открылся, глаза увлажнились, и пол-Города услышало её крик.
– Да тихо ты! – зашипел на неё Санира.
Девочка отскочила назад, продолжая вопить.
Юноша был готов провалиться на месте. Неуклюжий, неловкий стыд, огромный и тяжёлый, переваливаясь, заворочался внутри, будто пытаясь прижать к земле. Гнев ещё жил здесь, но силы его были уже не те. И зачем только нужно было причинять Чивати боль!
Бабушка, всклокоченная и сердитая, как злая ворона, одним точным движением разбила о порог сгоревшего дома фигурку богини-Земли[6], выпуская песнь на свободу.
– Ты что же делаешь?! – закричала она, брызгая слюной в лицо, толкнула Саниру в грудь и, повернувшись к нему спиной, склонилась над плачущей девочкой.
Чивати продолжала вопить.
– Паршивец! – бросила в лицо Саниры мачеха, ещё одна злая ворона, и в свою очередь присела около девочки.
– Какой ты всё-таки… – прошипела Такипи, но от своей лохани не отошла.
– Вот ещё! – крикнул юноша. Он боролся со стыдом, тот был тяжёлым и неподъёмным, но и уступать было нельзя. – Будет лезть – будет получать!
Вокруг уже толпились тётки и двоюродные сёстры, копошились, что-то бормотали, толкались. Совершенно не обращая на самого Саниру внимания. А ведь у него борода!
Подошёл Мадара. Он поглядел на стайку женщин, хлопнул сына по плечу и стал рядом, всем своим видом показывая, что его не касаются ни рыдания малолетней дочурки, ни волоски, пробившиеся на подбородке юноши. Мужчина был весь измазан сажей, его чёрная с проседью борода и нос крючком смотрелись ещё более устрашающе, чем обычно.
– Как раз вовремя, чтобы пройти обряд вместе с остальными, – сказал Мадара негромко, но Санира, несмотря на весь шум и гам, почему-то отлично его услышал. – Ещё немного, и пришлось бы ждать, пока малышня подрастёт! – Мужчина покачал головой и задумчиво почесал бороду. – Это ж сколько лет прошло с твоего рождения? Тринадцать и два? И три? Тринадцать и четыре?
Мадара наморщил лоб, стараясь сосчитать. Санира тоже не знал и лишь пожал плечами.
Крик Чивати ударил по ушам с новой силой. Видно, женщины сказали малолетней мучительнице нечто, что та восприняла как неодобрение.
– Совсем мало времени, чтобы заучить все эти маловразумительные песни, – продолжал Мадара. – Смотри, можешь не успеть.
