– В добром ли расположении Ее Величество? – вполголоса спрашиваю я придворную даму. – Довольна?
Она понимает меня достаточно хорошо, чтобы коротко улыбнуться в сторону.
– Да, – отвечает она.
Это означает, что знаменитому гневу Тюдоров нынче не давали воли. Должен признаться, я испытываю облегчение. Когда она за мной послала, я испугался, что меня станут порицать за то, что расследование не пришло к обвинительному заключению. Но что я мог сделать? Злодейское убийство Дарнли и подозрительный брак с Ботвеллом, его возможным убийцей, все эти деяния, казавшиеся столь чудовищными преступлениями, могли свершиться не по ее вине. Она могла оказаться скорее жертвой, а не преступницей. Если только Ботвелл не признается во всем, сидя в камере, или она сама не расскажет о его злодеяниях, никто не может знать, что между ними произошло. Ее посол не пожелал даже говорить об этом. Иногда мне слишком страшно даже размышлять на эту тему. Меня не прельщают буйные грехи плоти и страсти. Я тихо и кротко люблю Бесс, ни в ком из нас нет ничего мрачного и рокового. Я не знаю, кем были друг для друга королева и Ботвелл, а представлять не хочу.
Королева Елизавета сидит в кресле у огня в своих личных покоях, под золотым королевским балдахином. Я подхожу к ней, снимаю шляпу и низко кланяюсь.
– А, Джордж Талбот, старина, – тепло произносит она, называя меня прежним именем, и я понимаю, что она в настроении.
Она протягивает мне руку для поцелуя.
Она все еще красива. Гневается ли, хмурится ли в дурном настроении, с белым ли от страха лицом, она все еще красива, хотя ей уже тридцать пять. Когда она взошла на трон, ей было чуть за двадцать, тогда она была красавицей: светлокожая, рыжеволосая, к ее щекам и губам приливала кровь, когда она смотрела на Роберта Дадли, на подарки, на толпу под окнами. Теперь цвет ее лица не меняется, она видела все, ее больше ничто не радует. Она румянится по утрам, а вечером освежает румяна. Рыжие волосы выцвели с годами. Темные глаза, столько видевшие и научившиеся верить столь немногому, стали жесткими. Этой женщине ведома страсть, но не доброта; и это видно по лицу.
Королева машет рукой, и дамы послушно поднимаются и отходят подальше, чтобы не слышать нас.
– У меня для вас с Бесс поручение, если вы захотите мне услужить, – говорит она.
– Что угодно, Ваше Величество.
Мысли мои пускаются вскачь. Может ли она хотеть погостить у нас летом? Бесс трудилась над Чатсуорт-хаусом с тех пор, как его купил ее прежний муж, именно с этой целью – принять королеву, когда она направится на север. Какая честь, если она собирается к нам! Какое торжество для меня и для Бесс, с ее давними планами!
– Я слышала, что ваше расследование относительно шотландской королевы, моей кузины, не выявило ничего порочащего. Я последовала совету Сесила – добыть доказательства, пока половина моих придворных не начала рыться в помойках в поисках писем и пересказывать сплетни служанок, подслушивающих под дверями спален. Но, как я поняла, ничего не нашлось?
Она умолкает, ожидая от меня подтверждения ее слов.
– Ничего, кроме сплетен и некоторых сведений, которые шотландские лорды отказались обнародовать, – осторожно говорю я. – Я отказался принимать тайные наветы в качестве доказательств.
Она кивает.
– Не стали, да? А почему? Думаете, мне нужен на службе разборчивый муж? Вы слишком хороши, чтобы послужить своей королеве? Думаете, мы живем в приятном мире, где можно пройти на цыпочках, не замочив башмаков?
Я сухо сглатываю. Господи, пусть она будет настроена вершить правосудие, но не искать заговоры. Иногда страхи заставляют ее предполагать самые дикие вещи.
– Ваше Величество, нам не предоставили письма для тщательного изучения, их также не показали советникам королевы Марии. Я отказался просмотреть их тайно. Это было бы… несправедливо.
Взгляд ее темных глаз пронзителен.
– Некоторые говорят, она не заслуживает справедливости.
– Но я был назначен судьей. Вы меня назначили.
Ответ никудышный, но что еще я мог сказать?
– Я должен быть справедлив, если представляю вас, Ваше Величество. Если я действую от имени королевского правосудия, я не могу слушать сплетни.
Лицо ее неподвижно, как маска, а потом его смягчает улыбка.
– Вы и в самом деле человек чести, – говорит она. – Я была бы рада, если бы ее имя очистилось от малейшей тени подозрения. Она – моя кузина, она тоже королева, она должна быть моим другом, а не пленницей.
Я киваю. Мать самой Елизаветы казнили за распутство[6]. Конечно же, сама природа должна склонять ее на сторону несправедливо обвиненной женщины.
– Ваше Величество, нам следовало очистить ее имя, опираясь на представленные свидетельства. Но вы остановили расследование, прежде чем оно пришло к каким-либо выводам. Клевета не должна пятнать ее имя. Нам нужно обнародовать наше мнение, сказать, что она ни в чем не виновна. Теперь она может быть вашим другом. Ее можно отпустить на свободу.
– Мы не будем объявлять о ее невиновности, – повелевает Елизавета. – Какая для меня в этом польза? Но ее нужно возвратить в ее страну и на трон.
Я кланяюсь.
– Что ж, таковы и мои соображения, Ваше Величество. Ваш кузен Говард говорит, ей понадобится хороший советник и для начала небольшое войско, чтобы обеспечить ее безопасность.
– В самом деле? Так и говорит? И что же за советник? – резко спрашивает она. – Кого вы с моим добрым кузеном Говардом прочите в правители Шотландии от имени Марии Стюарт?
Я запинаюсь. С королевой вечно так, никогда не знаешь, где угодишь в ловушку.
– Кого вы сочтете наилучшим, Ваше Величество. Сэр Фрэнсис Ноллис? Сэр Николас Трокмортон? Гастингс? Кто-то из надежных дворян?
– Мне говорят, что шотландские лорды и регент – куда лучшие правители и соседи, чем она, – беспечно произносит королева. – Говорят, что она непременно снова выйдет замуж. А что, если она выберет француза или испанца и сделает его королем Шотландии? Что, если она приведет к самым нашим границам наших худших врагов? Видит бог, мужей она всегда выбирает из рук вон скверно.
Человеку, который так давно состоит при дворе, как я, нетрудно опознать за каждым ее словом подозрительный тон Уильяма Сесила. Он вложил в голову королевы такой ужас перед Францией и Испанией, что с тех пор, как Елизавета взошла на трон, она только и делает, что опасается заговоров и готовится к войне. По ее вине те, кто мог стать нашими союзниками, стали нашими врагами. У Филиппа Испанского в Англии много истинных друзей, и с его страной мы ведем самую обширную торговлю, а Франция – наш ближайший сосед. А если послушать Сесила, они – Содом и Гоморра. Однако я придворный, и я пока ничего не говорю. Я стою молча, пока не пойму, на чем остановится нерешительный ум этой женщины.
