Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
— Неприятный тип.
— Он точно издевается надо всеми. Так мне показалось… Кто он?
Дмитрий Павлович задумался: действительно, целый час они проболтали с этим господином, а он даже не узнал, кто этот самый Принц.
— Представляешь, не знаю, — беззаботно ответил он. — Кто ставит выпивку, тот имеет на это право.
— Извини, я заметила, ты слишком много пьешь. Почему?
— Потому что не заговорил с тобой раньше. Теперь все будет по-другому. Если ты еще придешь ко мне.
— Когда захочешь.
— Хочу завтра вечером. Уже сегодня.
— Значит, приду завтра вечером. Сегодня.
Полина ушла под утро, и он сразу впал в глубокое забытье. Обрывки его жизни, далекой, прежней, когда она только еще начиналась, проносились мимо… Потом было нагромождение бетонных плит, гудел кран, резали слух голоса; перед ним выплыла наглая рыжая физиономия парня, и почти тотчас же он получил удар в бровь, покачнулся, оступился и полетел вниз; это был мгновенный полет — он упал навзничь; лежал, и ему чудилось, что над ним черное звездное небо, холод…
Проснулся Дмитрий Павлович в десять. Прошлый день и впрямь вышел особенным. И сразу к нему вернулось видение, полное самых соблазнительных запахов: Полина, ее волосы, блуждающие по его лицу, ее приоткрытый рот. Долгая ночь. И наконец — утренний сон, и уже в этом сне — старая драка, запомнившаяся ему на всю жизнь.
Говорят, такие вот сны, под утро, вещие.
3
В редакцию Савинов не пошел — подождут денек, решил он. Днем Дмитрий Павлович сидел на диване, держа в руках распечатанную статью. Преуспевающий меценат, ныне здравствующий, и уже покойный художник не отпускали его. И дело было не в заголовке и не в обещанном Савинову гонораре. Еще раз к черту и то, и другое! Просто именно его современник, Федор Игнатьев, а не кто-нибудь другой, открыл художника Инокова, влюбленного в подсолнухи и ангелов, всему миру. Открыл и, удачно схоронив гения, стал обладателем великого сокровища.
Жар-птицы…
Поздним вечером Дмитрий Павлович возвращался из булочной. Метель улеглась. Еще часа два — и он будет встречать вчерашнюю гостью…
Он вошел в подъезд около семи, лишь мельком взглянув на большой черный автомобиль, стоявший тут же. Поднялся на второй этаж, полез в карман за ключом. И тогда же обернулся на шорох. От стены неожиданно отделилась тень, шагнула к нему. Дмитрий Павлович непроизвольно отпрянул.
— Пригласите на чашку чая? — вежливо спросил знакомый голос. И тут же, выходя на свет, недавний знакомец Дмитрия Павловича улыбнулся. — Нет-нет, это не бандит и не вор. Не бойтесь. Это всего-навсего я. Одинокое существо, которое бродит по свету. Знаете, ни родных, ни близких. Одни коллеги да боязливые просители.
Дмитрий Павлович был в замешательстве: он никак не хотел, чтобы Полина и этот сумасброд пересеклись. А Принц отвел полупальто и вытащил из потайного кармана круглую породистую бутылку.
— Армянский коньяк — пять звездочек. Французский не припас, увы. Не в обиде, надеюсь?
Дмитрий Павлович все еще пребывал в шоке. То ли все это было форменным издевательством, то ли он спал, то ли этому человеку от него было что-то нужно. Только что? Дружелюбный незнакомец тем временем в очередной раз расшаркался перед ним:
— Я видел, с какой миной вы пили дешевый портвейн, эту отраву, и мне было больно за вас, честное слово. Но на всякий случай, — он забрался свободной рукой за другой полог, — я прихватил и водочки. — Он смело выудил «Русский стандарт». — Не возражаете? Закуска-то, надеюсь, у вас найдется?
«Что же ему от меня нужно? — лихорадочно думал Дмитрий Павлович, уже вылавливая рукой в кармане ключ. — Вот так запросто набиваться в гости к незнакомым людям, да еще ночью…»
— Так как же насчет закуски, уважаемый Дмитрий Павлович? — с улыбкой переспросил Принц.
— Кильки в томате, — ответил Савинов, — пойдет?
— Кильки в томате — это божественно!
— Но только на часок, вы меня простите, — предупредил его Савинов.
— На часок, на часок! — с радостью заверил его Принц.
Гость в дорогом пальто, лучезарно улыбаясь, уже наступал на Дмитрия Павловича, пока тот отпирал дверь. Принц легко сбросил пальто в узкой прихожей, размотал белый шарф, вновь сверкнув булавкой, но на этот раз изумрудной; разулся.
— Можно пройти? — спросил он.
— Конечно, Принц, — сказав это, Дмитрий Павлович улыбнулся.
— Не забыли? — усмехнулся гость, проходя в комнату.
— Куда уж тут!
Вскоре бутылки чинно встали плечом к плечу на журнальном столике, из холодильника хозяином была извлечена банка килек в томате, нарезан хлеб и остатки лимона. А вместе с этим на столике появились и широкие бокалы, хранившиеся для особых случаев. Их выход на маленькую сцену вызвал одобрительный кивок гостя.
— Вы говорили, что вы журналист? — прохаживаясь по комнате, разглядывая пыльные репродукции на стенах, проговорил гость. — О чем сейчас пишите?
— Так, об одном меценате, которому здорово повезло, — усаживаясь в кресло, проговорил Дмитрий Павлович. — Садитесь, прошу вас… В провинции родился художник — гений, как теперь говорят о нем искусствоведы всех стран и континентов…
Замолчав, он прицелился глазами на бутылку: она была хороша. Принц сел напротив и, зацепив вилкой помятую кильку, положил ее на ломтик черного хлеба. Гость поднес бутерброд к нервным ноздрям и сладко зажмурился.
— Продолжайте, — пропел он, — продолжайте, Дмитрий Павлович…
Хозяин открыл коньяк, разлил его по бокалам и продолжал:
— Писал он себе картины, никуда не выезжал. Человеком он был, мягко говоря, странным. Одним словом, не от мира сего. И вот однажды в провинциальном городишке оказался по своим делам бизнесмен средней руки. А помимо прочего — любитель искусства. Так сказать, бизнесмен нового типа.
— О, я это очень хорошо понимаю, — кивнул Принц. — И что же дальше?
— Как рассказывает в своих опубликованных воспоминаниях счастливчик, все случилось весьма курьезно. Была весна, апрель, полдень. Федор Игнатьев, этот самый меценат, возвращался на казенной «Волге» — через предместья — в город. На восемьдесят шестом километре он остановился — решил выкурить сигарету. Вышел на обочину, отыскал дорожку, прошел по ней метров сто. Речка-гадючка, еще подо льдом. И там, недалеко от берега, увидел большую папку, альбом. Брошенный, как видно, недавно, потому что едва только стал намокать по краям. Игнатьев его поднял. И вот он, перст судьбы! Открывает Игнатьев папку, а там акварели. Подмоченные, кое-где испачканные. Но разве может испачкать грязь настоящее искусство? Он увозит папку домой и уже там раскладывает листы на полу. На следующий день Игнатьев едет на станцию Барятинскую, идет первым делом в библиотеку и спрашивает: чьи это могут быть рисунки? И старая библиотекарша ему отвечает: ой, а не Илюши ли они Инокова? Есть у нас такой странный мальчик, художник. Посмотрите в читальном зале, там есть несколько его работ. Игнатьев заходит в читальный зал, смотрит на одну из стен и сразу понимает: это он! Через четверть часа Игнатьев уже в маленьком дворике, который охраняет однорукий гипсовый пионер. Он заходит в подъезд трехэтажного дома, почти барака, звонит в дверь номер один. И открывает ему… сам мастер. Как все просто: мальчишка отобрал плохие на его взгляд работы, отнес их и выбросил, как обрывок бумаги. В сердцах, конечно. Но художникам, особенно гениям, такие выходки свойственны. Игнатьев купил у художника все работы! — Савинов выпил коньяк залпом. — Правда, Илья поначалу противился, но меценат убедил его: мол, полотна не должны храниться в маленькой комнатушке автора, это — преступление перед Богом и людьми, и на них должен смотреть весь мир. Он пообещал юноше устроить выставку. Решающую роль в торге сыграла мать Инокова, Зинаида Ивановна, женщина простая и глупая. То ли наладчица, то ли фасовщица. Она даже не представляла, какого родила сына! Она скорее приняла бы за последнего дурака их богатого гостя, чем признала бы в сыне гения. А получив деньги, о каких не смел и мечтать, юноша пришел в восторг. Накупил холстов, красок, кистей и с новым жаром принялся за работу. Через год бизнесмен приобрел у Инокова новую партию картин. Потом — еще одну. Выставки художника устраивались в «большом городе», откуда приехал бизнесмен, — в нашем городе. Первая была в салоне «У Анны», вторая — уже в городской художественной галерее. И каждый раз Игнатьев привозил и самого автора. Но тому не нравился большой город, и он почти тотчас же уезжал обратно — домой, где в тишине и покое мог работать. В один из приездов художник влюбился — на своем вернисаже. Это была прекрасная девушка лет двадцати, Вероника Постникова. С белыми волосами до ягодиц. Она, в свою очередь, была влюблена, по-детски, в его картины, но как к мужчине была к Инокову равнодушна. Одним словом, безответная любовь!
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
