Нам ехать еще несколько остановок, она же выпархивает на следующей и летит к эскалатору.
Поезд трогается, голова Макса сползает мне на плечо, затем он сгибается пополам и оставляет лужицу на и без того грязном полу.
Глава III
Выходки зверя
– Современные женщины не отступают от традиций. Коварные сволочи с ангельскими мордашками научились совмещать в себе как трогательную мать Еву, так и великолепную шлюху Лилит. Та девочка Мэг – она, скорее, послушная Ева… – первая реплика Макса после рассказа о вчерашнем вечере. Он болтает не по теме.
Не спорю, Макс, конечно, поставил на место некоторые фрагменты случившегося, но я так и не узнал сути: что было после вечера, можно ли теперь записывать себя в голубые полки? Судя по разбросанным бутылкам, попойка продолжилась дома. Единственное, что я хочу знать, – стал ли я за ночь геем или все же каким-то чудом это не произошло. У меня давно были предположения насчет друга… Все эти привязанности к собаке, отсутствие женщин, но в себе-то я более или менее уверен… Может, не стоит беспокоиться?
Решаю больше не колебаться, не в моих это правилах. Спрашиваю напрямую:
– Макс, у нас было что-то?
С минуту он смотрит на меня таким внимательным испытующим взглядом, что я уже ни в чем не уверен. Глаза-щелки – крохотные отверстия, через которые он видит мир. Но уже спустя несколько секунд друг складывается пополам и гогочет как ненормальный.
Думаю, это отрицательный ответ. Слава богу. Пронесло.
– Не в этот раз, дружище…
Теперь я спокоен. Наливаю воду в стакан и растворяю в ней таблетку от головы, ее шипение приводит меня в чувство. Я уж было подумал, что свершилось непоправимое…
– Хорошо, – выдыхаю я и протягиваю другу стакан.
Он берет его, но пить не торопится: смотрит на меня своими глазищами. Я не из трусливых, но все же решаю, чтобы не находиться с ним в одном помещении, пойти в ванную, чтобы привести себя в порядок и окончательно проснуться.
Макс – огромный жирный хряк, если быть более точным – сильная толстая двухметровая свинья. А я не такой уж и высокий и значительно уступаю ему физически.
Внутри комнаты настоящий потоп. Я забыл выключить воду, поэтому душевой шланг бьется по ванной как обезглавленная змея. Дергается и подпрыгивает на полметра вверх. Достаю из ведра тряпку, нагибаюсь, чтобы вытереть брызги и лужицы. А то соседи еще, чего доброго, опять в суд подадут. Они нервные и дерганые, чуть что – сразу в суд. Я уже намучился белить им потолок. Иногда мне кажется, что им доставляют удовольствие все эти разбирательства.
Вдруг меня кто-то обхватывает сзади и с силой начинает сдирать штаны. Не успевая ничего понять, цепляюсь за них руками и громко спрашиваю: «Что за хрень?»
Сзади стоит Макс со спущенными к пяткам шортами и будто пытается мне вставить.
– Макс! Уйди, на хрен! – что есть мочи ору я и врезаю ему кулаком по скуле.
Он отходит на несколько шагов назад. На лице полное недоумение.
– Да я просто пошутил, – обиженно говорит он, и мне лучше в это поверить.
– Идиотская шутка. Давай, иди! – злобно восклицаю я с нескрываемой злобой. – Я хоть помоюсь.
Туша разворачивается и, пожимая плечами, уходит пить опохмелин.
Запираюсь на защелку, чтобы хоть как-то себя обезопасить, и сажусь в ванну. В голову лезут разные неприятные мысли. Пытаюсь сосредоточиться и подумать о любой ерунде, лишь бы не размышлять о том, что на кухне сидит мой, возможно, голубой, друг. Почему-то вспоминаются его мысли о женщинах, которые он пытался мне втемяшить вчера. Продолжаю их развивать. Все равно делать нечего, лучше пересидеть, пока он окончательно не протрезвеет.
Вероятно, вторая жена Адама была уродиной, раз выбрала роль покорной овечки. Красавицы же просто приходят в жизнь здорового мужчины и делают его больным. Вспоминаю свою Киру. Еще недавно она плескалась в этой ванне, где сейчас прихожу в себя я. Именно из-за нее я белил потолки соседям: она шла принимать ванну и звала меня. Стоя обнаженная перед зеркалом вся в ароматных парах, Кира ждала моей реакции. Ответ приходил незамедлительно, и вот я уже брал ее на руки и нес к кровати. О воде в ванне в такие моменты никто из нас, конечно, не вспоминал.
Женщины… Эти злобные существа, нет – твари, они весьма коварны. При этом каждая уникальна, а значит, и истерики на разной почве. И при этом им все-таки удается завоевать нас. Отмычки и ключики к сердцам зажаты в маленьких кулачках с наманикюренными коготками.
Сначала она случайная гостья, затем ей «одиноко спать одной», а через месяц на окне высятся фикусы.
На моем до сих пор стоят их высохшие скелеты. Побрякушки на журнальном столике, маленькие трусики под кроватью и, конечно же, вафельница или еще какая-нибудь странная штука, которую любой адекватный мужчина сам себе не купит.
Лежу с закрытыми глазами и вспоминаю выходки этого зверя.
– Я буду готовить вафли с вареньем по утрам, – жизнерадостно щебечет Кира и толкает коляску к кассе. Между железных прутьев лежат и победно улыбаются: соковыжималка, конфеты и такая необходимая вещь, как прокладки.
Однажды я все же сделал попытку напомнить, что я свободен и волен делать, что хочу: «Запомни, после работы я устал и хочу просто посидеть дома или в баре».
Что за прелестные трели разлились по квартире, что за непонятные визги и писки: «С тем идиотом Максом?»
Конечно же, она бесится и кричит о том, как скучает и как же «нам необходимо проводить больше времени вместе», о том, что фикусам и кошке ее мамы тоже тебя страсть как не хватает.
Ох уж это странное создание, которое обязательно дуется и отворачивается к окну, будто там и правда что-то интересное. Ты ведешь машину и действительно чувствуешь себя виноватым. Этот груз вины будто висит прямо над тобой и с каждым ее тихим, но раздражающим вздохом приближается к голове все ближе. И вот он уже придавливает ребра и самому трудно дышать от бешенства и непонимания: почему она сидит и молчит?
– Ну что я сделал не так? Что ты хочешь? Как надо? – спокойно говорю я. Все мои силы направлены на то, чтобы голос звучал ровно. Бешенство так и рвется наружу, но, выпустив его, сделаю только хуже. Сам понимаю: нельзя давить на этих нежных существ, в противном случае они заточат зубки и будут грызть тебя еще чаще.
И вот заплаканные глаза смотрят на меня. И губы с размазанной по подбородку и щекам помадой шепчут: «Как же мне плохо!» и «Я ждала совсем не этого!» Пальцы перебирают цепочку сумочки и судорожно дергаются.
Милая и вместе с тем трогательная картина. Грудь вздымается высоко и тут же падает. Мое внимание теперь сосредоточено не только на дороге. Мозг переключается на это трогательно-расстроенное существо, которое хочется и пожалеть, и наказать.
– Я же для тебя старалась и только для тебя, чтобы в доме было уютно! – кричит она и опять отворачивается. – Грубое животное, – так она теперь называет меня. Вместо «пушистиков» и «заинек» меня нарекают «ничего не понимающим чурбаном» или «неотесанным и грубым мужиком».
