18.02
Черт! Пропустила конец «Рикки Лейк» (а шоу мне начинает нравиться) из-за Элисон, которой вздумалось позвонить в самый разгар передачи. Теперь так и не узнаю, кто отец ребенка Тайши — Эрик или Винни. Формально Элисон позвонила, чтобы узнать, как у меня дела. В действительности — чтобы позлорадствовать.
— Обещай, что постараешься не перетруждаться, — сладко заливалась она, исходя самодовольством. — Беременность — это такая нагрузка на весь организм, Кью, уж ты мне поверь! Я сама, когда ждала Джефри, попробовала было вести себя так же, как ты, но вовремя поняла: нужно идти на уступки маленькому растущему существу. Сколько ты работаешь, это же просто смешно! Одно дело, когда Том торчит на работе допоздна, но для женщины в твоем положении поступать так крайне неразумно. Я считаю, что для тебя это должно стать первым звонком. Да, Кью, первым звонком.
И еще добрую треть часа трубка вещала голосом Элисон: надо прислушиваться к сигналам, которые посылает твое тело; беременная женщина — нежный распускающийся цветок; вот только на прошлой неделе они с мамой говорили, что я наживу себе беду, если не стану меньше работать. А накануне ночью бедняжка Элисон глаз не могла сомкнуть — так переживала за меня и за ребенка. Словом, давненько сестрица не получала такого удовольствия.
«Моя» проблема терзает Элисон уже много лет — классический комплекс второго ребенка в семье. Когда мы были маленькими, ей непременно надо было делать то же, что и я, только лучше. И мы с ней шли ноздря в ноздрю, пока не поступили в университет. Тут до нее вдруг дошло, что кое-чего я не могу делать, а она может, — например, играть на сцене, стильно одеваться, встречаться с шикарными парнями при титулах. Она поуспокоилась — и стала совершенно несносной.
Прекрасно помню ее вытянувшееся, несчастное лицо, когда я сдала на отлично все экзамены за среднюю школу. Целый год она занималась как одержимая, готовясь к собственным экзаменам, в результате заработала запястный синдром и полгода не вылезала из кабинета физиотерапии. А еще помню, какой надеждой, даже торжеством светились глаза Элисон, когда выяснилось, что мне не поставили «отлично» по физике на выпускных экзаменах. Самое смешное, что ей физика давалась лучше, чем мне, и все равно в следующем году она сдала ее на «хорошо». Не знаю, то ли она утратила стимул, то ли (как считает Том) подсознательно и сама не желала взять надо мной верх, но факт остается фактом: всю жизнь она старалась обскакать меня, и вот возможность представилась, а она спасовала.
Элисон, как и я, подала документы в Оксфорд в последний момент, двери, можно сказать, уже закрывались. Как и я, изучала ПФЭ — политику, философию, экономику, но в отличие от меня ушла со второго курса прямиком на сцену. Ей предложили главную роль в спектакле «Угадай, кто придет к обеду». Элисон тут же завела привычку рядиться в черные джинсы, черные водолазки и поношенные замшевые пиджаки с рынка «Камден». Волосы высветлила, завила мелким бесом и скрепляла этот кошмар на затылке лаковой китайской палочкой. Закрутила кучу романов с невыносимо привлекательными актерами (все как один в черных джинсах, в черных водолазках, у всех шевелюры растрепаны а-ля «я только-только из постели»). Короче, Элисон ударилась в богемную жизнь и много в том преуспела, чего про меня никак не скажешь. Университетские годы я в гордом одиночестве курсировала вверх-вниз по Вудсток-роуд, груженная учебниками как ломовая лошадь. А Элисон каждый вечер выходила на сцену и срывала аплодисменты, успеваемость катилась под откос, но ей было плевать. Иногда мы встречались на Крытом рынке, чтоб перехватить пару сэндвичей на обед. Она являлась с пачкой «Кэмел», демонстративно торчащей из кармана джинсов (сами понимаете, это было еще до того, как она сообразила, что ее тело — нежный распускающийся цветок), и заявляла, что я не умею жить. Надо признать, я действительно пребывала в растерянности. Всю жизнь из кожи вон лезла, чтоб быть на шаг впереди, а Элисон вдруг взяла и вышла из игры, решила, что с нее и троек хватит. А мне-то что теперь делать? Раз-другой попробовала сходить на ее вечеринки — как правило, их устраивали в полутемных прокуренных подвалах, среди завалов недоделанных декораций, — но ничего нет унизительней, чем быть заучившейся старшей сестрой даровитой цветущей девицы. Бог с ней, пусть резвится, решила я и вернулась к своим книжкам.
Я заканчивала юридические курсы в Лондоне, Элисон тем временем сошлась с Грегом и в корне переменила взгляды на жизнь. Актерство, конечно, — дело хорошее, говорила она, но что за профессия? Она опустошает душу, она несовместима с серьезными отношениями. С Грегом (одним из сексуально взлохмаченных актеров, изъяснявшимся на несусветном кокни) они познакомились на репетициях «Калигулы». Как и следовало ожидать, вскоре выяснилось, что в Ист-Энде он отродясь не бывал, вообще не заезжал дальше Ливерпульского вокзала, с которого регулярно отбывал в Северный Норфолк, где на огромной территории раскинулось семейное поместье с роскошным особняком. У досточтимого Грегори Фаркхара и в мыслях не было провести жизнь среди кучки нищих актеров. Закончив (более или менее) Оксфорд, он мигом перекочевал в Сити и теперь заколачивает деньгу в фирме какого-то папашиного дружка. Элисон сразу сориентировалась — такую добычу упускать нельзя. В двадцать два года они поженились (репортаж о свадебных торжествах был опубликован на страницах «Хелло!»), Элисон бросила сцену и увлеклась скульптурой. Перевожу: Элисон превратилась в автомат по штамповке детей. Она уже произвела на свет двоих и не собирается на этом останавливаться.
Слов нет, по этой части у нее действительно опыта больше, чем у меня. И она не дает мне забыть об этом. С тех пор как три года назад родился Джефри, сестрица не устает превозносить радости материнства (как-то раз зашла ко мне и заметила на тумбочке у кровати противозачаточные таблетки; надо было видеть, с какой вселенской скорбью она качала головой. Можно подумать, я принимала героин).
— Материнство, Кью, связывает женщин неразрывными узами, — сообщила она с жутко просветленным взором. (Теперь она расхаживает в нарядах от Готье, имеет в Пимлико[7]«хибару» стоимостью в три четверти миллиона фунтов и личного духовного наставника, помогающего ей достичь нирваны посреди всего этого.) — Я была бы счастлива поделиться с тобой своими знаниями! Наши дети должны быть одного возраста. Они должны стать не просто родственниками, а самыми близкими друзьями. Как это было бы чудесно, верно, Кью?
По правде говоря, Джефри и Сирена те еще детки. Надеюсь, мои ребята к ним и близко не подойдут. Своего сына и наследника Грег предпочитает видеть исключительно в матросских костюмчиках, а Сирена по целым дням расхаживает в карамельно-розовенькой балетной пачке и рассказывает всем и каждому, что когда «выластет», станет «плинцессой». Просто сплю и вижу, как в один прекрасный день наша хулиганистая дочка затащит Сирену в кусты и хорошенько вздует.
А вообще-то сама мысль, что Элисон «вела себя так же, как и я», когда носила Джефри, смеху подобна — после замужества она к настоящей работе пальцем не притронулась. Нет, у нее есть своя мастерская (муженек купил, разумеется), но, насколько мне известно, она заскакивает туда на пару часов раза три в неделю, в результате чего миру является горшок без дна или что-нибудь столь же нелепое. Ей нравится считать себя большим художником, потому что двоюродный брат Грега знает одного парня, который знаком с другим парнем, у которого что-то вроде художественной галереи на юге Лондона. Раз в три года или около того я получаю элегантную белоснежную карточку с приглашением посетить выставку работ Элисон Фаркхар, которую потом какой-нибудь угодливый репортеришка из «Ивнинг стандард» (тоже небось мужнин дружок-приятель) превозносит до небес. Но когда Элисон распинается про тяготы работы, я, естественно, об этом и не заикаюсь. Как можно!..
