Алессандро Ченти оставался в приходском доме в дни, последовавшие за прибытием рояля, и он же встретил настройщика в самом начале июльской жары. Клара пошла за ними в церковь и молча смотрела, как незнакомец раскладывает инструменты. Первые удары по расстроенным клавишам произвели на нее впечатление одновременно и наточенного лезвия, и сладостного морока, Алессандро и настройщик переговаривались и шутили, а ее жизнь падала и взлетала от смыкающихся наугад пластинок слоновой кости и войлочных молоточков. Потом Алессандро сел за инструмент, поставил перед собой ноты и сыграл довольно хорошо, несмотря на долгий перерыв. В конце отрывка Клара встала рядом с ним и, показав на ноты, знаком попросила перевернуть страницы. Он чуть снисходительно улыбнулся, но что-то в ее взгляде поразило его, и он стал листать страницы, как она просила.
Он медленно переворачивал одну за другой, потом начал пьесу сначала. Когда он закончил, девочка сказала: «Сыграй еще», и он исполнил отрывок еще раз. Все молчали. Алессандро встал и пошел в ризницу за большой красной подушкой, которую он водрузил на обитый бархатом табурет. «Ты хочешь играть?» – спросил он, и голос у него был хриплый.
Кисти у малышки были тонкие и грациозные, пожалуй, крупноватые для ребенка, отпраздновавшего десять лет только в ноябре, пальцы с поразительной растяжкой. Она подняла их над клавишами, как положено, перед тем как начать играть, но оставила висеть в воздухе на миг, в который обоим мужчинам показалось, что в нефе просвистел неизъяснимый ветер судьбы. Потом она опустила руки. И тогда по церкви пронеслась буря, настоящая буря, разметавшая листву, рокотавшая как вал, который вздымается и падает на гордые пики утесов. Наконец волна прошла, и девочка заиграла.
Она играла медленно, не глядя на руки и ни разу не сбившись. Алессандро переворачивал страницы, и она продолжала играть с тем же неумолимым совершенством, с той же скоростью и точностью, пока в преображенной церкви не воцарилась тишина.
– Ты читаешь то, что играешь? – спросил Алессандро спустя долгое время.
Она ответила:
– Я смотрю.
– Ты можешь играть, не глядя в ноты?
Она кивнула.
– Ты смотришь, только чтобы понять?
Она снова кивнула, и они нерешительно переглянулись, как будто получили кристалл – такой хрупкий, что не знали, как удержать его на ладони. В прошлом Алессандро Ченти нередко случалось видеть кристаллы с их прозрачностью и головокружительной чистотой, и он познал таящиеся в них и восторг, и изнеможение. Но в нынешнем его существовании о былых увлечениях напоминали лишь трели птиц на заре или гигантские росчерки облаков. И потому боль, которую он ощутил, когда малышка заиграла, пробудила какую-то печаль, давно таившуюся внутри души, смутное напоминание о жестокости наслаждения, – и в миг, когда он спросил: «Ты смотришь, только чтобы понять?» – Алессандро уже знал, каков будет ответ Клары.
Они послали за падре Ченти и нянькой и взяли все ноты, привезенные Алессандро из города. Кюре и пожилая женщина уселись на первую скамью для паствы, и Алессандро попросил Клару снова сыграть отрывок по памяти. Когда она начала играть, изумление, словно удар молота, придавило новых слушателей. Потом старая нянька раз сто перекрестилась, а Клара тем временем сыграла сонату в два раза быстрее, ведь теперь наступило настоящее торжество, настоящее единение. Она одну за другой проигрывала ноты, которые ставил на пюпитр Алессандро. Позднее появятся рассказы о том, как именно Клара играла и что безупречность исполнения была не главным чудом этого июльского свадебного обряда. Да будет известно только, что в миг, когда она увидела пьесу в синей обложке, которую Алессандро торжественно поставил перед ней, она сделала глубокий вдох, показавшийся свидетелям горным ветром, залетевшим под высокие стрельчатые своды. Потом заиграла. Слезы текли по щекам Алессандро, и он не пытался их сдержать. Пронесся образ, столь драгоценный, что пронзил его насквозь и больше не изгладился из памяти, и в мимолетном видении этого лица на фоне картины с рыдающей женщиной, которая прижимала к груди Христа, он с удивлением понял, что не плакал десять лет.
Назавтра он собрался в путь, сказав, что вернется в начале августа. Алессандро вернулся, как обещал. Через неделю после его возвращения в дверь приходского дома постучал высокий, чуть сутулый человек. Алессандро спустился в кухню встретить гостя, и они обнялись, как братья.
– Вот значит как, Сандро, – сказал человек.
Клара застыла на пороге. Алессандро взял ее за руку и подвел к высокому мужчине.
– Познакомься, это Пьетро, – сказал он.
Они посмотрели друг на друга с взаимным любопытством, вызванным противоположными причинами: он о ней слышал, она же не знала о нем ничего. Потом, не сводя с нее глаз, Пьетро сказал Алессандро:
– Теперь ты объяснишь мне?
В этот прекрасный послеполуденный час, когда троица шла по улице к церкви, у своих домов сидели люди. Все смотрели на мужчин, которые – хотя один был всем знаком – все-таки были какими-то особенными, как по одежде, так и по манерам, и, когда они проходили, люди вставали и задумчиво провожали их взглядами. Потом Клара заиграла, и Пьетро понял смысл долгого пути, что привел его от Рима до этих забытых Богом отрогов Сассо. В момент, когда она взяла последнюю ноту, он испытал головокружение такой поразительной силы, что его качнуло, а потом высветился целый букет образов, почти тотчас исчезнувших, – но последний запечатлелся в памяти надолго, Пьетро с почтением вспоминал хрупкую девочку, благодаря которой случилось чудо возрождения, а на ее лицо наслаивалось лицо другой женщины, смеявшейся в бликах света и тени забытого сада.
Клара играла до наступления темноты. Потом великая тишина окутала своды церкви, где явился ей чудом уцелевший рояль – в лето, предшествовавшее ее одиннадцатилетию.
Видите ли, это, конечно, сказка, но еще и быль. Кто может отделить одно от другого? Никто, по крайней мере из тех, кто слышал историю девочки, найденной в затерянной деревне Абруцци у сельского кюре и старой невежественной няньки.
Единственное, что известно, так это то, что звали ее Кларой Ченти и что история на этом не кончается, поскольку Пьетро отправился в такую даль слушать игру маленькой дикарки не для того, чтобы потом преспокойно вернуться в Рим. А прежде чем последовать за ними в большой город, где теперь назревает война, мы добавим, что тот же Пьетро, когда Клара в сумеречном пространстве церкви доиграла последнее произведение, сказал:
Alle orfane la grazia[3].
Лучники
Лишенные корней – последний альянс
Анжела
Черные стрелы
Малютка, которую нарекли Марией, чтобы воздать двойную честь: во-первых, Богородице и во-вторых – словам из Испанских земель, – росла на ферме под покровительством четырех грозных старух, у которых на все случаи жизни под рукой имелись четки и Око Господне, как говорят про бабулек, от которых ничто не ускользнет на двадцать верст вокруг, хотя сами они покидают дом лишь ради похорон какого-нибудь кузена или свадьбы какой-нибудь внучечки, тоже никогда, насколько помнится, не покидавших округи.
