— Ларри Карр? — У нее был низкий выразительный голос. — Заходите.
Едва я шагнул в комнату, раздался телефонный звонок. Она взмахом руки указала мне на второй из двух находившихся в комнате стульев и сняла трубку. Ее реплики, в основном короткие «да» и «нет», звучали энергично и сухо. Похоже, она владела техникой влияния на собеседника, не давая разговору затянуться. Наконец она положила трубку на рычаг, провела карандашом по волосам и улыбнулась. Улыбка моментально преобразила ее. Это была чудесная открытая улыбка, теплая и дружеская.
— Извините, эта штука звонит не переставая. Значит, вы хотите помогать? Я сел.
— Если сумею.
Я сам не знал, искренне ли говорю.
— Но только не в таком красивом костюме. Я выдавил улыбку:
— Конечно, но вина тут не моя. Ваш дядя не предупредил меня. Она кивнула:
— Дядя — прекрасный человек, но его не интересуют детали.
Она откинулась на спинку кресла, рассматривая меня.
— Он рассказал мне о вас. Буду откровенна. Я знаю о вашей проблеме и сочувствую, но она меня не интересует, потому что у меня сотни своих проблем. Дядя Гарри говорил, что вам нужно оправиться, но это ваше дело, и, по-моему, вы сами должны решить все вопросы.
Она положила руки на усеянный пятнами бювар и опять улыбнулась:
— Пожалуйста, поймите. В этом страшном городе нужно очень многое сделать, очень многим оказать содействие. Мне не хватает помощника, и у меня нет времени на сочувствие.
— Я приехал помогать. — В моем тоне против воли прорвалось раздражение. — Что от меня потребуется?
— Если бы я только могла поверить, что вы действительно хотите мне помочь, — произнесла она.
— Я уже сказал, что приехал помогать. Так что же я должен делать?
Она достала из ящика смятую пачку сигарет и предложила мне. Я извлек из кармана предмет своей гордости, золотой портсигар, недавний подарок Сиднея ко дню рождения. Портсигар был не из простых. Он обошелся Сиднею в тысячу пятьсот долларов. Если угодно, называйте это символом положения. Даже некоторые из клиентов с интересом посматривали на него.
— Может, закурите мои? — спросил я. Она посмотрела на сверкающий портсигар, потом на меня.
— Это настоящее золото?
— Это?
Я повертел портсигар в руке, чтобы она могла разглядеть его во всех подробностях.
— О, само собой.
— Но ведь он очень дорогой? Мне казалось, что цементная пыль сильнее заскребла шею под воротничком.
— Мне его подарили. Полторы тысячи долларов.
Я протянул портсигар ей:
— Не желаете попробовать мои?
— Нет, спасибо.
Она вытащила сигарету из своей мятой пачки и с трудом оторвала взгляд от портсигара.
— Будьте с ним поосторожнее, — продолжала она. — Могут украсть.
— Так здесь воруют?
Она кивнула и прикурила от золотой зажигалки.
— Полторы тысячи долларов? За такие деньги я могла бы месяц кормить десять моих семей.
— У вас десять семей? — Я убрал портсигар обратно в задний карман. — Неужели?
— У меня две тысячи пятьсот двадцать две семьи, — сказала она спокойно.
Выдвинув ящик обшарпанного стола, она достала план улиц Луисвилла и разложила его передо мной на столе. План был расчерчен фломастером на пять секций. Секции были помечены цифрами от единицы до пяти.
— Вам следует знать, с чем вы столкнетесь, — продолжала она. — Давайте я объясню.
И она рассказала, что в городе занимаются социальной опекой пять человек, все профессионалы. За каждым закреплена секция города. Ей досталась худшая. Она на секунду подняла на меня глаза и улыбнулась.
— Другие от нее отказывались, вот я и взяла ее. Я провела здесь последние два года. Моя работа — оказывать помощь там, где в ней по-настоящему нуждаются. Я могу пользоваться фондами, далеко не соответствующими нуждам. Я посещаю людей, составляю сводки. Данные нужно обрабатывать и заносить в карточки. — Она постучала карандашом по секции номер пять на плане. — Мой участок. Здесь, пожалуй, сосредоточено все самое плохое в этом ужасном городе. Почти четыре тысячи человек, включая детей, которые перестают быть детьми, когда им исполняется семь. — Ее карандаш переместился с обведенной секции номер пять и уткнулся в точку сразу же за чертой города. — Вот здесь находится Флоридский исправительный дом для женщин. Очень трудная тюрьма, здесь не только трудные заключенные, но и условия трудные. В ней содержатся главным образом долгосрочницы, и многие из них — неисправимые преступницы. Еще три месяца назад посещения не разрешались, но я в конце концов убедила заинтересованных лиц, что смогу принести пользу.
Зазвонил телефон, и после короткого разговора, состоявшего из ее обычных «да» и «нет», она положила трубку.
— Мне разрешено иметь одного бесплатного помощника, — продолжала она, словно нас и не прерывали. — Бывает, люди сами предлагают свои услуги, как в случае с вами. Вашим делом будет содержать в порядке картотеку, отвечать на звонки, справляться с текущими делами до моего прихода, перепечатывать сводки, если вы сумеете разобрать мой ужасный почерк. В общем, будете сидеть за этим столом и всем распоряжаться в мое отсутствие.
Я заерзал на неудобном стуле. О чем, черт побери, думал Мелиш? Или он не знал, что тут происходит? Ей нужен не человек в моем положении, а энергичная секретарша, привычная к канцелярской работе. Занятие было определенно не для меня. Я так и сказал ей со всей вежливостью, на которую был способен. Однако в моем голосе невольно прозвучало недовольство.
— Это не работа для девушки, — возразила Дженни. — Моим последним помощником был пенсионер-счетовод. Шестьдесят пять лет и никаких дел, кроме игры в гольф и бридж. Он ухватился за возможность помогать мне и продержался две недели. Я не обиделась на него, когда он ушел.
— Выходит, ему надоело?
— Нет, не надоело. Он испугался. Я недоуменно уставился на нее:
— Испугался? Наверное, чересчур большого количества работы?
Она улыбнулась своей теплой улыбкой.
— Нет. Ему нравилось работать. Удивительно, сколько он успел сделать. Впервые привел мою картотеку в полный порядок. Нет, он не выдержал встречи с тем, что иногда входит в эту дверь. — Она кивнула на дверь тесного офиса. — Лучше сказать вам сразу, Ларри. Эту секцию города терроризирует молодежная банда. Она известна полиции как банда Джинкса. Им от десяти до двадцати лет. Их человек тридцать. Верховодит Страшила Джинкс. Так он сам себя называет. Вообразил себя каким-то мафиози, он свиреп и крайне опасен, а ребята слепо ему повинуются. Полиция ничего не может с ним сделать, он чертовски хитер. Попадались многие из банды, но Страшила — никогда… — Помолчав, она продолжала:
