Хотя не сказать, что меня это интересовало. Заграница в целом. Я уже выросла из того возраста, когда дети всюду ездят с родителями, а в семнадцать я познакомилась с Эйвиндом, и вскоре мы стали жить вместе. Я тогда торговала мороженым, на это мы в основном и жили. Моим родителям Эйвинд не понравился, потому что не учился и не работал, я знаю, на некоторых он производит отталкивающее впечатление — есть в нем что-то неприятное, и он предложил мне переехать к нему. В то время он жил в подвале у своей бабушки. И там всегда бывали шумные компании. Каждый вечер и выходные у нас тусовались его друзья, играла музыка и все дела, и иногда шумели слишком сильно, не отрицаю, но, к счастью, моя работа идеально подходила к такому образу жизни, мы открывались только после обеда, а по утрам дома можно было спокойно поспать.
Но после рождения детей стало труднее, особенно когда появился мальчик, он был беспокойный, мало спал, потому что у него болели уши. Примерно в то же время переехала в дом престарелых бабушка Эйвинда, и было неясно, сколько еще мы еще сможем жить в подвале. Хотя Эйвинд и говорил, что не представляет себе жизни где-то еще, что его многое связывает с этим местом. Не знаю почему, дом был так себе, квартирка в подвале, маленькие оконца под потолком. Там, куда мы переехали потом, у моих родителей, было намного светлее. Хотя к тому времени я не общалась с ними уже год, пару раз даже не стала подходить к телефону, когда они звонили, так что Эйвинд смог высказать им все, что о них думает; но иногда мы встречались в доме моей сестры, думаю, она специально предупреждала их, когда я зайду, и они появлялись в назначенное время, нагруженные подарками для детей, а когда услышали о наших проблемах с жильем, предложили переделать подвал в квартирку, чтобы мы смогли там жить. Раньше в подвале были лишь кладовки и котельная, а еще комната для гостей, которые никогда не приезжали, там нам и устроили квартиру с гостиной, кухней, спальней и ванной комнатой с душем, положили ковры, все покрасили, по-моему, вышло очень красиво, такие песчаного и коричневого цвета стены, стильно, если можно так сказать. И Эйвинду ничего не оставалось, кроме как согласиться на переезд, лучшего варианта нам было не найти — снимать ведь безумно дорого, а это жилье нам ничего не стоило. Только вот цвет стен показался ему странным, и перед самым нашим переездом он вместе с друзьями перекрасил гостиную, и она стала черно-белой. Две стены белые, две — угольно-черные. В этом, конечно, тоже был свой стиль. В чем-то даже более изысканный. Я немного побаивалась, что наше соседство с родителями не сложится, ведь Эйвинд терпеть не мог, когда ему напоминали об обязанностях, о том, как надо себя вести, этого в нем не воспитали; а я-то знала собственных родителей, в свое время и шагу не могла ступить без их участия, — и вот теперь мы собирались жить с ними в одном доме. Но к счастью, у нас был отдельный вход, мы жили внизу совсем одни, занимали целый этаж, и общаться с родителями не требовалось.
ХРОЛЬВ
Пожалуй, только когда он уехал, ну, в смысле, Шторм, мы осознали, насколько он был важен для нашей компании. Сразу стало ясно, как много он делал для нас. Конечно, это из-за квартиры — его подвала. Мы с Иси, и Солмунд, и Колбейн, и остальные, это у нас был как бы общий дом, и хотя от Шторма меньше всего можно было ожидать, что он придумает или сделает что-то особенное — он все же необразованный и читал мало, да и родители у него странные, — он отлично вписался. У него был тонкий музыкальным вкус, он сыпал меткими замечаниями и хорошими анекдотами. Отличался редкой гостеприимностью, каждому был рад, а после того, как он привел в дом свою телку, стало и того лучше. Он лишь кричал: «Стеффа! Принеси то! Принеси это!» И она послушно приносила. Конечно, разговоры в основном вели мы, то есть остальные, ну, разумеется, я, и Колбейн, конечно, когда прибился к нашей компании, у него были такие четкие и ясные взгляды, он очень много прочитал, и опыт у него большой. Сначала он не очень доверял Эйвинду. «У него вообще хоть что-нибудь в голове есть?» — «Да полно всякого», — отвечал я. «Чего, например?» — не унимался Колбейн. Я и сказал: «Ну, он все о войнах знает». А когда они встретились в следующий раз, Колбейн с ходу взялся расспрашивать:
«Как звали любимого архитектора Гитлера?» — «Альберт Шпеер», — спокойно ответил Шторм. «Как звали адмирала, которого фюрер считал своим преемником?» — «Дёниц», — сказал тот не моргнув глазом. «Ну, это знают и те, кто ничего не знает. А скажи-ка мне: как звали немецкого военачальника, который брал Крым и Севастополь, а позже был назначен вывести Шестую армию из окружения под Сталинградом?» И Шторм с ледяным спокойствием ответил: «Ты про фельдмаршала Эриха фон Манштейна?» И тогда-то в душе Колбейна проснулось уважение. Такой знаток не может быть полным болваном!
Но окончательно мы оценили его важность, только когда он уехал. Вот незадача! Переехал куда-то далеко, туда, где рабочий скот упивается своим мещанством и никто ни в чем не смыслит. А? Бедный Шторм. И мы бедные, потеряли такой общий дом. Мы вдвоем, я да Иси, пошли помочь ему красить. Гостиная была какая-то коричневая. Оранжевый аксминстерский ковер во всю комнату. Пытались спасти, что могли. Да еще и предки жены сверху. Измученные трудяги. Спустился мужик, водопроводчик или типа того, толстый и сутулый, с одышкой. Мы тут же нарекли его Быком. «Это что такое? — спросил он. — Хотите все черно-белым сделать?» — «Послушай, мил-человек! — сказал я Быку. — Господи, can’t you hear my heartbeat[2]— Разве не знаешь, что мир черно-белый еще стоит?» Он уставился на меня, разинув рот. Как баран на новые ворота! А потом к Шторму поворачивается: «Что он сказал?» — «Да так, срифмовал тут немного!» — пояснил я. Оценив ситуацию, решил не лезть на рожон. Ведь Шторму-то нужно где-то жить. Рожать детей и все такое. В общем, не стал выпендриваться…
Но сам он не стеснялся потешаться над стариками. Делал все, что в голову взбредет. А иначе и невозможно было. А мы там частенько бывали, всей компанией. Не каждый вечер, конечно, но по выходным мы постоянно устраивали там вечеринки. И на неделе тоже, если вдруг хотелось опрокинуть пару стаканчиков. Своего тестя он иначе как Быком не называл. Даже при Стефании не стеснялся. Да и ей, как я понимаю, было все равно. Я вообще не заметил, чтобы у нее было собственное мнение хоть о чем-нибудь. «А там наверху живут Богиня и Бык? — спросил как-то Кольбейн. — Помнишь, у Кристманна?»[3]Нет, тещу он называл Норной. Например, когда нам был нужен сахар, Шторм говорил: «Стеффа, сгоняй наверх, посмотри, нет ли у Норны сахару». Разумеется, она беспрекословно подчинялась. А еще он безжалостно пародировал Быка. И это было нечто. У него потрясающий талант передразнивать. И хотя популярные исландские пародии — самое убогое зрелище на свете, когда Шторм копировал Быка, это было дико забавно. Я и не воспроизведу. Но это был полный отпад. «Эй-инд!» Как-то так. Обессилев от смеха, мы иногда позволяли ему позвать причину нашего веселья. The real thing![4]И вот он выходит на лестницу. Я уж не помню, как его звали, Торольв или как еще. «Эй, Торольв?!» — орал он. Через некоторое время слышались шаги, Бык спускался и кричал в ответ: «Эй-инд?! Эй-инд?! Ты меня звал?» Мы в комнате, за закрытой дверью, просто впадали в экстаз. Выли от хохота. Эйвинд возвращался к нам. А мужик, поднимаясь к себе, бормотал: «Я этого Эй-инда совсем не понимаю, он вечно пьян».
