Он помедлил.
— Она тоже считает, что он виноват?
— Нет.
— Она считает, что виноват ты?
— Нет.
— Ты говорил с ней после… этого?
Я вновь услышал крик. Как наяву. Как тогда полтора месяца назад. Мы возвращались из бассейна. Я проводил ее. Она зашла к отцу. Я не успел дойти до лифта и вдруг из кабинета раздался этот крик. Я побежал и сразу понял и проклял себя за то что не предусмотрел а ведь можно было, можно… можно догадаться можно заподозрить можно подстраховаться можно было не оставлять профессора одного…
Я разжал кулаки. Пальцы были белыми под ногтями таяла синева.
— Ты сам будешь рапортовать Совету? — спросил он.
Он вылетел сразу как только мой рапорт о самоубийстве начальника биоцентра достиг Земли. Совет послал его на контроль. Проверять меня.
В Совете еще не знают всего. Не знают ничего.
— Если ты санкционируешь, — ответил я. — Формально я неправомочен с момента твоего прилета.
— А перестань… Не представляю, как они объявят об этом во всеуслышание. Тридцать лет… И люди. Здесь же люди гибли!
Его старший сын погиб здесь, на этой стройке. Я узнал об этом только позавчера. Случайно он обмолвился и перепугался сам…
На Стройке погибло больше ста человек. Такие авралы никогда не проходят без жертв. Мы очень торопились… И мы успели.
— Что будет… — болезненно проговорил он. — Что будет… Для чего жить теперь?… Каждый спросит так… Я не представляю… Кто теперь поверит Совету? Как смогут верить науке, даже друг другу?
Я пожал плечами.
— Может быть, существуют еще какие-то неучтенные факторы, которые опять повысят вероятность биолизации? спросил он. — Может, мы еще не знаем всего?
— Может быть.
— Знаешь, Совет планирует долгосрочную экспедицию в Магеллановы облака. Об этом еще не болтают, но понемногу готовятся. Теперь, после… этого, подготовка пойдет быстрее, активнее, ведь правда? Может быть, удастся что-то найти там? В конце концов, наша Галактика так мала.
— Прежде чем выбирать цель для экспедиций, следовало бы проанализировать, какие именно типы галактик обеспечивают по своим свойствам наибольшее количество биогенных выбросов, перебил я его. — Туда нужно ориентировать поиски, понимаешь?
— Я понимаю, — медленно проговорил он. — Я понимаю значительно больше, чем тебе хочется, старый ты хрыч…
Он прав. Мне за пятьдесят, треть жизни позади… И… И даже не в этом дело.
— Мы же ничего не сломали, — он, растопырив пальцы, поднес свои тяжелые смуглые руки к лицу и уставился на них. — Ничего. Не поставь мы щит, разве жизнь наверняка зародилась бы? Нет. Существовала достаточно высокая степень вероятности, и только. Ведь ничего не известно наверняка, почему же так больно? А? — он поднял лицо и, словно ребенок, заглянул мне в глаза. — Почему же так пусто и больно? Ведь ничего же, собственно, не изменилось, ведь даже в самом лучшем случае наш успех увидели бы лишь через полмиллиона лет… Я не понимаю… я этого не понимаю…
Болезненно тяжело было смотреть на него. Когда человек в таком состоянии, надо немедленно помочь — а как? Как помочь? У биохимиков в голове не укладывалось, что даже при самых благоприятных условиях никакая солнечная система не способна породить жизнь сама по себе. Мифы древних оказались верны — планета была женою Неба, не Солнца даже, а именно Неба, всего космоса. Интуиция сработала там, где спасовали две с лишним тысячи лет развития науки.
Небо над Солой стало глубоким, иссиня-голубым, оно быстро наливалось тьмой, и лишь над океаном дотлевало оранжево-желтое трепетное зарево. Океан. Миллионы веков он ждал. Перемешивал, обогащал, фильтровал, расцвечивал свои воды, готовясь к звездному мигу оплодотворения.
В пронзительной синеве над нами заискрились первые звезды. Мертвые звезды.
Какое разочарование подстерегало тех, кто впервые вышел за пределы Солнечной! Альфа Центавра — ничего, Тау Кита ничего, Эридан, Лебедь, Дракон, Парус — ничего… ничего… Пустота Одиночество. Как понять умом это ощущение непереносимого одиночества, которое испытывают двадцать семь миллиардов людей, заселивших планеты восьми звездных систем, исходивших всю Галактику и убедившихся, что у них есть только они сами и никто, кроме них самих. И вдруг — Сола. Сорок два года прошло с тех пор, как Совет объявил о том, что найдена планета, на которой скоро повторится великое таинство возникновения жизни. Пусть лишь через многие века появится первая клетка, но мы обрели надежду, мы могли лелеять, пестовать, заботиться о рождающейся младшей сестре Забота… Добро…
Мир вокруг становился черным, последние теплые оттенки таяли Холод… Я посмотрел было вверх и тут же опустил взгляд — над нами разгорались ослепительные вихри, мешанина сверкающего крошева, которое не суждено увидеть ничьим глазам, кроме человеческих. В детстве я так любил смотреть на звезды. Они манили восторгом неведомей дали, но эта даль оказалась мертвой, и, как только я повзрослел достаточно, чтобы осознать этот ужас безжизненности и пустоты, я перестал смотреть на небо.
Тридцать лет человечество жило Стройкой. Можно было прилететь на Денеб и, разговорившись в зале ожидания со стариком, транзитом летящим с Бетельгейзе, спросить: "Ну, как там? Подтащили восемьдесят шестую?" И он немедленно ответил бы. "Как, вы разве не слышали? Уже ввели в заданный сектор и приступили к распылению!.." Тридцать лет. Мы так могущественны. Мы так добры. Так умны и всезнающи. Нам не хватает только друзей. И вот природа бросает нам шанс — планету, которая готовится стать матерью живого.
И буквально на следующий день дает понять, что этому живому не суждено родиться, что непредставимо нежная, едва теплящаяся завязь будет выжжена во чреве матери.
Мы так могущественны и хотим только добра.
Вот уже больше ста лет, как цель человечества — найти жизнь. Нам одиноко, нам беспросветно пусто во Вселенной, в которой мы — единственные хозяева…
И когда нашелся вдруг крохотный росток такой жизни, росток под угрозой уничтожения, все человечество встало на его защиту.
Система Мю Змееносца должна была пройти сквозь мощный корпускулярный выброс из Ядра Галактики. Прохождение длилось бы немногим более ста семи лет — ничто по критериям мертвой материи, но, согласно теории биолизации планет, излучение сожгло бы протожизнь Солы.
Это была задача на пределе возможностей.
Любовь, которая живет только внутри того, кто любит, которая не спасает и не греет тех, кто вне, — погибает. Медленно. Незаметно. Обязательно и неизбежно. Мы это понимали. Угасшая любовь опустошает, как ничто другое в мире. Мы не могли позволить угаснуть нашей любви.
— Что же теперь? — снова услышал я.
— Надо погрузить материалы. Тело профессора, — я запнулся, — тоже.
— Да, вот что, — сказал он. — Я забыл… Она просила нас взять ее с собой. Хочет быть с отцом… и позаботиться о нем на Земле.
