И радостно вильнул хвостиком.
Фердинанд, урча, с жадностью набросился на еду. Пушистик вообще-то и сам любил рыбу, но ему показалось, что коту она сейчас нужна больше. Щенок был твёрдо уверен, что желудок вместе с едой способен переварить любые обиды, а потому на несколько шагов отступил и, не сводя глаз с кота, молча следил за тем, как быстро исчезает рыбья голова в глотке Фердинанда.
Оставалось уже меньше половины, когда кот вдруг сильно закашлялся и перестал есть.
— Что, кость в горле застряла? — встревожился Пушистик.
— He-а, просто я наелся уже. Больше не хочу, забери, доешь сам. — И отодвинул недоеденную голову.
Пушистик удивился. Он знал, что на самом деле кот не мог и червячка этим заморить. Насытиться ему обычно удавалось, только слопав шестнадцать рыбьих голов, или заглотав девять сосисок, ну, ещё для этого годилась пара жареных куриных окорочков. Щенку очень хотелось, чтобы его другу было хорошо. Но пустое брюхо бурчало так громко, что заглушило желание помочь Фердинанду Пушистик мигом проглотил остаток рыбы, облизнулся и поглядел на кота. Фердинанд по-прежнему выглядел ужасно несчастным.
Пушистик хотел развеселить друга, но тот на шутку не откликнулся.
— Нет, — серьёзно ответил он. — Спасибо за рыбу.
— На здоровье. Смотри, там несколько консервных банок бросили, сбегаю погляжу — вдруг в них что-нибудь осталось.
Пушистик помчался искать, чем бы ещё набить живот, но Фердинанд не сдвинулся с места. Как же ему было плохо — хуже не бывает.
Совесть и колбаски
Фердинанду казалось — хуже, чем ему теперь, не может быть никому в целом мире. Но виной тому была вовсе не слегка протухшая рыбья голова. Под тяжестью больших, почти неразжёванных кусков рыбы, падавших в желудок Фердинанда, где-то внутри у кота открылась потайная дверца, за которой уже давненько дремала его нечистая, почерневшая от грязи совесть. Ох, до чего же сильно Фердинанд её недолюбливал! Стоило этой язвительной особе проснуться и вырваться на свободу, как она немедленно разевала рот, принималась осыпать кота упрёками и подробно растолковывать ему, что такое справедливость и дружба. Иногда Фердинанду удавалось договориться со своей совестью по-хорошему, и тогда строгая воспитательница, слегка поторговавшись, ненадолго превращалась в сообщницу. Но чаще переговоры заканчивались полным провалом, и Фердинанду ничего другого не оставалось, как слушать голос совести и вспоминать все гадости, подлости и низости, которые он успел совершить с прошлого её пробуждения.
На этот раз совесть не склонна была идти на уступки. Она напомнила Фердинанду о том, как он не раз, спрятавшись, подглядывал, куда Пушистик прячет найденные лакомства. Среди его сокровищ попадались и вымазанные шоколадом блестящие обёртки, и консервные банки с остатками шпрот, и огрызки жареных куриных крылышек, и зачерствевшие обломки бублика с маком. Она ничего не забывала — и теперь расписала в красках, как отпетый бездельник Фердинанд, извалявшись в пыли, чтобы его шерсть сделалась серой, зажмурив один глаз и подволакивая правую заднюю лапу (так он притворялся, будто он — вовсе не он, а хромой одноглазый кот Мавр), отправлялся воровать. А теперь угадайте, кого он обворовывал? Пушистика — кого же ещё! Коварный кот, спрятавшись, выжидал, пока пёсик зароет свою находку и, сделав запасы на чёрный день, спокойно побежит дальше по своим делам. Тогда Фердинанд осматривался, проверяя, нет ли поблизости непрошеных свидетелей, и, улыбаясь в усы, откапывал и съедал чужие припасы. Только с обёртками от шоколадок он справиться не мог, и потому лишь тоскливо глядел им вслед, когда ветер, подхватив фольгу, весело её крутил и уносил на дальний зелёный луг.
Фердинанд ненавидел совесть и не хотел с ней связываться, потому что, едва она начинала говорить, он сразу чувствовал себя полным ничтожеством, у которого нет и не будет ни малейшей надежды рано или поздно прославиться. А если ему и удастся стать известным — то разве что известным негодяем, чего Фердинанду и без поучений совести не хотелось нисколько. Он попытался как-нибудь оправдать своё непростительное поведение: ну да, конечно, с Пушистиком он поступил не очень хорошо, но ведь собаки — такие же мерзкие и неблагодарные твари, как люди; собака — лучший друг человека, а значит, разницы между ними никакой, и тем и другим доверять нельзя, позволишь себя приручить — мигом предаст, наиграется и выбросит как старую тряпку, один другого стоит, рыбак рыбака видит издалека, два сапога пара… Но совесть всё равно твердила своё.
Кот сидел, погружённый в собственные мысли, ничего не замечая вокруг. И вдруг его розовые ноздри пощекотал какой-то запах, до того приятный, что он перестал слышать голос совести. Фердинанд шевельнул одним усиком, потом ещё двумя, и наконец понял: так благоухать может только копчёная колбаса! Он словно зачарованный пошёл на запах и вскоре увидел воронью стаю: птицы безуспешно старались разодрать пакет, в котором лежали целых четыре толстеньких колбаски! На Свалке действовал неписаный закон: кто первым поспел, тот больше и съел! Но кот чаще всего этот закон переиначивал на свой лад: кто смел, тот и съел, каким бы ни поспел.
Фердинанд призадумался: с голодными воронами, что ни говори, шутки плохи. Но колбаски пахли так упоительно, что он не утерпел и, набравшись смелости, ринулся к еде. Прыгнул, и — плюх! — прихлопнул лапой одну ворону, цап! — куснул другую, шлёп! — хлестнул третью хвостом, перекувырнулся и, уже с добычей в зубах, пустился улепётывать. Но колбаски оказались довольно-таки увесистыми, мешок норовил выскользнуть из зубов, путался под ногами. Поначалу вороны от такой наглости остолбенели и онемели, но быстро опомнились и, немного покружив над Фердинандом, набросились на него. Чёрная туча с карканьем неслась к земле, намереваясь клювами и когтями вырвать у кота то, что по праву принадлежало воронам.
— Карр, карр! — и Фердинанда пронзила боль между лопаток. — Карр, карр! — и крепкий клюв выдрал клок шерсти из кошачьего бока.
— Пррррочь! — сердито рыча, Пушистик промчался у Фердинанда перед глазами и, подпрыгнув, ухватил ворону зубами за хвост.
Раздалось страшное «карр!», следом за ним — ещё несколько злобных и уже безнадёжных «каррр, каррр», слившихся в один отчаянный ор: «карр-ра-раррр».
— Бежим скорее, пока целы! — крикнул Фердинанду Пушистик.
Кот, не разжимая зубов, чтобы не выронить добычу, поспешил, как мог, следом за пёсиком.
Так они добежали до окраины Свалки, и только здесь решились остановиться. Пушистик, насторожив уши, прислушивался к несмолкающим раскатам «карр-ра-раррр», которые отсюда казались уже не такими страшными и грозными.
