Повинуясь какому-то внутреннему порыву, девушка пробежала через сад и остановилась у последнего дерева. Оттуда открывался вид на окрестности. Недалеко на холме виднелось выжженное пятно с обуглившейся землей, в центре которого стоял мужчина, а вокруг него в тяжелом сером небе кружила, хищно раскинув крылья, огромная черная, как смоль, птица. Только вот Аурелии рядом с ним не было…
* * *
Он был слаб. Разодранные в клочья плечо и спина нестерпимо ныли. Периодически Борг проваливался в темную тягучую бездну, иногда выныривал ненадолго на поверхность, и опять уходил на дно. Острая боль от перевязок возвращала его обратно, заполняя все его существо гневом, злостью и раздражением.
Он старался не открывать глаза, чтобы не выдать своего состояния, своей слабости и страха той, которая молчаливо и старательно отдавала ему свои силы. Только сейчас мужчина задумался о том, что же она сама чувствует, когда жизнь перетекает из нее в другого человека. Каково это ощущать? Чувствует ли Аурелия боль тех, кого возвращает на этот свет? Кто отнесет обессилевшую девушку спать? Кто проследит за тем, чтобы она вовремя остановилась?
Проблески мыслей, как будто своих и одновременно чужих, формировались в его голове и рассыпались на звуки и ощущения, поглощаемые черной пустотой.
Тихий стон вырвал Аурелию из оцепенения. Она уже два дня сидела возле израненного тела. Как будто повторяла неусвоенный вовремя урок. Первый – почти живой в маленькой пыточной комнатушке в подвале, второй – почти живой в огромной светлой опочивальне наверху. Девушку не отпускало ощущение, что она что-то не поняла. Сможет ли она возродить жизнь во втором, если не смогла в первом?! Страх липкими лапами ворошил ее душу, устраиваясь там удобно, и, кажется, надолго. Слезы горькими одинокими каплями падали вниз, не удерживаясь в искристых, меняющих цвет глазах. «Интересно, какого цвета у меня сейчас глаза?». Мысль, возникшая из неоткуда, туда же и ушла… Ей было жаль, одинаково жаль и палача и его жертву.
Не жаль ей было только упавшую раненную, черную как смоль птицу, лежащую у истерзанного ею тела Борга. Прежде, чем оттащить его в замок, девушка спалила ту, не дожидаясь ее смерти. Это было жестоко. Жестокость – это тоже цвет, звук, чувство, и стоящая перед глазами картина, на которой нарисована пронзительно кричащая умирающая в огне огромная черная птица и девушка, в глазах которой отблескивает сталь.
За следующую неделю Аурелия узнала много разных ощущений, от надежды до безысходности и отчаяния, от злости до жалости к самой себе и окружающим, от сильного страха до безразличия. Такая палитра, а поделиться не с кем. Даже молчаливые слуги перестали раздражать девушку, теперь они скорее вызывали в ней тихую благодарность, когда после бессонных суток, она теряла сознание у постели умирающего, а просыпалась в своей комнате в мягкой кровати.
Ее больше никто не тряс за плечо по утрам, но каждый раз просыпаясь, она видела на столе свежий завтрак и чистую воду. За этот период Аурелия забыла о своих вопросах о том, кто же такой палач и кто его жертва? Как и зачем Борг так жестоко с ним обошелся? За что на него напала черная птица, и откуда она взялась? Остался только один вопрос – как ей оживить двух человек? Что еще ей нужно сделать, понять, узнать? Но ответа не было, и девушка продолжала делать то, что, как оказалось, умела лучше всего – отдавать свою жизнь другим, тем, кто молчаливо просил ее о помощи.
* * *
История повторялась, раны заживали, а Борг не приходил в сознание. Просиживая у его изголовья день за днем, она понимала, что больше не может ему дать ничего. Его тело полностью исцелено и наполнено ее собственными жизненными силами. Даже шрамов не осталось. Умиротворение на лице мужчины завораживало, разгладившиеся черты сделали его моложе и мягче, но глаза оставались закрытыми. К этому моменту Аурелия провела, не проронив ни звука, уже двадцать дней.
Поздняя осень отдала все свои плоды, устлала желтыми листьями дворы и леса, и стремительно готовилась прощаться. Там, в другом мире, у нее сегодня был бы день рождения с тортом, гостями и историями детства, повторенными и выученными наизусть, со смехом и радостью, легкостью и некоторой грустью от еще одного прошедшего года. Хотя 23 – это, в общем-то, не так много. Университет окончен, специальность получена. Хотя, впрочем, в этом мире журналистика видимо мало чем могла ей помочь. Разве что стать трубадуром, бродить по свету и слагать баллады.
Жалость к себе и щемящая грусть захлестнули девушку, которая должна будет встретить свой день рождения неведомо где в тихом одиночестве, и она расплакалась. Странно, что именно мысль о дне рождения, а не память обо всех пережитых здесь событиях вызвала такую бурю в душе Аурелии.
– Борг! Бооорг! Боооооорг! Очнись, пожалуйста, ну пожалуйста! – Аурелия даже не понимала, почему сквозь слезы просит очнуться того, кто ее, наверняка, даже не слышит. Ей отчаянно хотелось услышать его голос. Уронив голову на руки, она тихонько всхлипывала, скорее от жалости к себе самой, чем от какого-либо другого чувства.
– Верес! – тихонько прозвучало в ответ.
Аурелия замолчала, слезы мгновенно высохли, и она напряженно вслушалась в неровное дыхание мужчины.
– Верес! – повторил он и медленно открыл глаза.
Склонившись над ним Аурелия замерла, изнутри знакомых глаз на нее смотрел совсем другой человек, как будто давно прятавшийся на дне, и, наконец, решивший показаться.
– Верес! Позови! – глаза закрылись и дыхание выровнялось.
Скорее придумав, что ей нужно сделать, чем поняв, Аурелия побежала в подвал, где в маленькой комнатушке лежало распростертое тело с почти родным лицом, черты которого были так сильно похожи на черты его палача.
– Верес! – все еще слабо веря в успех, Аурелия решила все же попробовать. – Верес! Очнись! Ты – живой!
Аурелия положила привычно руки на тело: одну – на голову, другую – на грудь. И заглянула в лицо. На нее смотрели все те же глаза. Тот, кто прятался на дне чужой души, отозвался, вернулся, улыбнулся… Он просто убежал от пыток, от боли, от страха, от горечи поражения и предательства. Убежал в свою кровь на родных руках, в чужую и неуютную душу, в сырую хмурую осень и глаза без улыбки – в своего родного брата, который становился его убийцей. Так уж случилось – палач, выполняющий свою работу с чувством тягостного долга, и его жертва – молча принимающая чужой приговор, исполняемый тем, кто всегда присутствовал в его жизни… До самой смерти…
* * *
После выздоровления братьев, Аурелия провела в замке еще некоторое время. Она возвращалась в пыточную комнату еще несколько раз.
Каждый раз после ее посещения, Аурелии снился один и тот же сон. Какой-то человек приводит ее на огромную площадь, вымощенную булыжником, и, оставив в центре, уходит. Она не видит его лица, потому что не смотрит на него, боковым зрением улавливает только силуэт, это – сутулый крупный мужчина.
Она остается на этой большой площади, оглядывается по сторонам и видит, как на нее несется табун лошадей. Они очень крупные, красивые, сильные и быстрые. Когда они приближаются, Аурелия понимает, что ее рост едва доходит им до спины. Внутри появляется страх, что они ее затопчут, девушка как можно сильнее вжимает голову в плечи, но остается стоять на месте. Лошади проносятся мимо, огибают одинокую фигуру и скачут дальше. Она видит, как море серых и коричневых спин расступается, не касаясь, не зацепляя и не травмируя девушку, потому что они все – каждый из них – видят ее. Некоторые лошади с наездниками на спинах, некоторые – с пустыми седлами. Она смотрит на них и думает о том, что ей тоже стоит вскочить в одно из седел и поскакать вместе с ними, но почему-то остается стоять на месте и ждать того человека, который ее на эту площадь привел.
