Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
Словом, самостоятельный перевод приветствуется – плюс четверть гонорара за каждый язык. Подробности, размер гонораров – в контракте, который, как принято, не видит никто, кроме финансистов Хозяина. Первый аванс – через неделю на карточке, и тогда же нужно будет приехать сюда, освоить бывший кабинет Иосифа Кана, технику, провести студийные тренировки. Через год возможен переход к большим цифровым эссе на сайте – с инфографикой, фото, звуковыми и видеовставками. Возможна и колонка в «Русском журнале Адриатики», но это, видимо, – другая история и контракт.
Здесь, конечно, никого не интересует его паспорт и никто не против называть его так, как будет предложено. Но в эфире он будет диджей Бариста или, в крайнем случае, Второй Бариста, coffee writer. Ведь живут же на свете и, кстати, неплохо живут, cognac writers и whiskey writers…
«Но ведь нельзя же, – кашлянул Дан, покачнув конверт на ладони, – невозможно писать лучше, чем Игорь Померанцев, или читать лучше, чем Максим Пинскер…»
Но, кажется, его не услышали или не поняли…
И когда конверт был распечатан к вечеру в ораховацком доме возле книжных полок – Дану и в самом деле почудилось, что знобкая волна, опять пробежавшая по затылку, вышибла из головы ликер «Горький лист» и растворилась в воздухе жасминовым духом… Еще две недели назад его смутила значительная сумма подъемных, доступная на его первой банковской карте, – размер же гонораров, прописанный в контракте (два экземпляра на русском и английском), был неприлично, несоразмерно большим. С учетом непонятных премиальных и годового бонуса он выливался в какую-то совершенно исчезающую для воображения величину, выплачиваемую за пять тысяч слов в месяц.
Никогда, ни в каком сне не могло привидеться, чтобы слово его, еще не произнесенное и не написанное, стоило бы так дорого – слово о кофе.
Вот почему иногда говорят, что здесь следовало бы поставить точку, поскольку Дан оказался перенесенным по воздуху едва ли не в самый рай, под шорох прибрежных пальм и сосен.
Но это – преувеличение все-таки, возражают некоторые и предлагают смотреть на это с точки зрения противоположной, отправной. Не могло же случиться, усмехаются они, чтобы рядом с героем не появилась женщина…
И она – спору нет – появилась: Дан столкнулся с ней прямо на пороге, когда выходил из дома погулять, по благоприобретенной привычке, к морю или в горы.
И первое слово ее, как уверяют, было вопросительным: «Ты?»
А другие утверждают, что это Дан первым выдохнул: «Ты?»
И они же настаивают, будто оба тут и назвали друг друга по именам, но здесь как раз и можно было бы поспорить, и мы – даже если бы так оно и было – все равно не доверились бы словам, поскольку, увлекаемый нашим повествованием (теперь бесповоротно уже), он должен был оставаться Даном, а имя гостьи, ее прежнее русское имя никому ничего не сказало бы – зато имя сценическое, европейское, узнаваемое поразило бы слух оперных знатоков и сделало повествование совершенно неправдоподобным.
И потому мы прекращаем споры и присоединяемся к умолчанию щепетильных: никто, напоминают они, и ни за что не мог бы поручиться, передавая разговор двоих, хотя бы и своим словами.
Но начала, надо думать, все-таки гостья (уже в доме, в креслах, после двух еле заметных глотков коньяка).
«Знаешь, я не верила, – сказала она, оглядывая гостиную, надо думать. – Мне говорили, что тебя давно… что ты приехал. Но поверить было почти невозможно. Что это ты. Пока не увидишь… своими глазами. Здесь, в Которе, сейчас фестиваль Дон Бранко – знаешь? И я приняла приглашение – в первый раз, почти напросилась… чтобы приехать самой… убедиться. Хотя это неправильно, наверное, – для голоса… перед концертом… По-моему, они до сих пор не верят своим ушам, все перезванивают директрисе: верно ли мы поняли сумму гонорара, их скромные возможности?… Мы на яхте – встали здесь неподалеку. Концерт вечером. В церкви Святого Духа – знаешь? – кажется, по пути к вашему радио, если идти мимо музыкальной школы, к Святому Луке… В девять: Вивальди, Доницетти. Послезавтра – Триест, потом Верона. А сегодня я главным образом – Гризельда…»
«О… тогда я – принц Галеотто…»
Пожалуй, так – настойчиво, без обиняков – передают самые памятливые, как бы поражая нас хитросплетением дальних имен.
Но мы поспешим с теми, кто уклонился, не гонясь за словом звучащим, и сохранил лишь необходимое повествованию – так сказать, фрагменты речи любовников, ибо эта речь, очевидно, идет о любовниках, пусть и отдаленных.
Поспешим, даже не будучи уверены, подливал ли Дан еще коньяку в бокал гостьи. Скорее, нет все-таки.
Возможно, он и в самом деле спрашивал, по-прежнему ли немеет от напряжения палец на ее левой руке во время виртуозных арий, – и получил в ответ утвердительную улыбку. Возможно, сказал, что теперь понимает, куда и зачем она исчезла тогда, – и ответом была улыбка печальная или даже несколько фраз, оброненных в том смысле, что не могла же она, с ее-то запросами, оставаться в Москве, чтобы стать невольной создательницей или – хуже того – еще одной героиней «Поэмы без героя»… Не исключено, что и он усмехнулся, интересуясь, к какому жанру она отнесла бы сегодняшнюю встречу – дуэт согласия или дуэт разногласия?
А может быть, не было этого и говорила только она – так приблизительно:
«Помнишь, ты писал мне в Москву, что я должна забыть твое имя, как будто ты умер или уехал в эмиграцию? И вот – стоило мне вспомнить о тебе пару лет назад – и теперь ты здесь, среди пальм и сосен… Не верится. Тебе, наверное, тоже… Хотя нет, не пару лет – больше. Тогда, после той казанской истории, я как-то перепугалась и решила намекнуть ему: вот человек, необычный писатель, и хорошо было бы выдернуть его из России, спасти…Ну, просто сделать еще что-то настоящее, потому что ведь чувствовалось, что затопчут или явятся в конце концов какие-нибудь Гулкин и Закоулкин… Он тогда промолчал или сделал вид – как всегда… Странно, и ведь не скажешь – муж… Нелепое слово. Тем более здесь… Ему тут, видишь ли, принадлежит чуть ли не половина побережья: и этот поселок на горе в Ораховце, и какие-то заводы на паях с компаньонами, не знаю… Но в основном кофейная империя, хотя не очень-то я погружаюсь… Конечно, ничего твоего он не читал, но имя слышал… то есть литературное, псевдоним. Он вообще интересуется и следит за новостями… А тогда промолчал… Про нас ничего не знал, разумеется: слишком давно, другие имена, другая жизнь… Но разговор, похоже, не забыл. И вот когда неожиданно умер здесь Иосиф Кан, Бариста, – видимо, подумал о замене и вспомнил, и пазл в голове у него сложился… Мне ничего не сказал, естественно. Только потом – любит сюрпризы. А радио для него – что-то вроде любимой игрушки. Иосифа он очень ценил, иногда приглашал погостить на Кипр. Я его не встречала, правда, но пару раз слышала в эфире. Удивительный голос. Его тут любили. Говорят, он даже выучил сербский и давал публичные лекции по истории Балкан прямо-таки с черногорским распевом: собирал целые залы во дворце Гргурина или в центре Джурковича в старом городе…
И теперь, как я поняла, ты будешь Бариста… Хорошо. Твоим переездом занимался Джан, наверное? Он давно с нами, надежный, очень опытный, связи… Конечно, это не имя, а фальшивка какая-то, но бояться его не нужно, несмотря на внешность, – даже наоборот. Думаю, они все устроили, как полагается, comme il faut – правда?… А поездку сюда, участие в этом фестивале придумать было нетрудно: женское любопытство и прочее… Я рада, что ты здесь… в безопасности. Отдохнешь, со временем поездишь, наконец… Может, начнешь писать… снова… Да и здесь очень красиво, есть что посмотреть – не соскучишься… Слава богу, уже не Россия, еще не Европа…»
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
