Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
Он вскочил с места и направился к бару. Оперся локтем на прилавок, посмотрел на девушку и объявил: «Я так счастлив, я наконец нашел свою мелодию, все утро ее искал, да что там – неделю как минимум. И так и сяк пробовал, ты не представляешь себе!» Она не отвечала, не расспрашивала, она просто слушала. Ее распахнутые глаза словно впитывали его слова. Глаза у нее были очень красивые, он не мог определить их цвет, черные, а в них переливаются отсветы серебра, ртути и свинца, они были словно жидкие, словно лились и обволакивали его. Он проваливался в этот взгляд. Она слушала его так, будто каждое слово было нотой, составляющей прекрасную мелодию. Ловила в его голосе гул огня в камине, грохот горных рек, сонный шелест водорослей в прудах. Слушала так внимательно, что он захотел подойти еще ближе и прижаться лбом к ее лбу.
Потом он замолчал.
Она прикрыла глаза.
И они тихо стояли у стойки бара.
Официант положил счет на прилавок. Наверное, подумал, что клиент хочет уйти, не заплатив. Гэри опомнился. Вернулся к столику, взял блокнот и мягкий карандаш, оставил две купюры по десять долларов, кивнул на прощание нимфе Калипсо и вышел из кафе «Сабарски», думая о том, что пережил потрясающий момент в своей жизни, настолько потрясающий, что даже как-то страшно.
Калипсо поставила чашку. Взяла другую. И начала ее так же механически вытирать.
Тротуары были серы, небо над городом – молочно-белым. Дома напоминали огромные глыбы льда, расставленные вдоль мостовой. Видимо, вот-вот должен был пойти снег. Могучая метель парализует город. Прохожие начнут взвизгивать и падать, машины будет заносить на поворотах. Снег станет весело скрипеть и хрустеть под ногами, а потом растает, и тротуары превратятся в лягушатник. Обычный нью-йоркский январь, ничего особенного. Свет постепенно меркнет, и сумерки спускаются на парк. Город превращается в черно-белое кино.
Он нервирует меня! Просто нервирует! Гортензия подождала, когда свет на светофоре переключится, и перешла улицу. Подняла голову: угол 79‑й улицы и Пятой авеню. Кем он себя возомнил? Что он о себе думает? Фразы эти кружились в голове, накладываясь на картинку: Гэри прыгает в такси, прости-прощай, дорогая. Слова и образы эти, словно фальшивая мелодия неумелой скрипки, страшно раздражали Гортензию. Нет, ну кем он себя возомнил?
– Ну, просто-напросто внуком английской королевы, – шепнул насмешливый голосок. – Это же нормально, в его жилах течет голубая кровь, так что высокомерие у него, можно сказать, в крови. А ты служанка, девка-чернавка, которую он использует, когда его охватывает желание.
– Неправда! Я его возлюбленная, женщина всей его жизни!
Она остановилась, чтобы посмотреть на свое отражение в витрине и убедиться в своей правоте. Медленно оглядела себя со всех сторон. Длинные ноги, тонкая талия, изящная шея (как ей идет это пальто, она нашла его на Блошином рынке на Коламбус-авеню), тяжелые блестящие пряди длинных волос, безупречная кожа и так чудесно обрисованные губы, что ей самой захотелось себя поцеловать. «Ты безупречна, детка, – сказала она своему отражению, – ты элегантна и своеобразна, обаятельна и сногсшибательна». Гортензия послала себе воздушный поцелуй и, вновь обретя уверенность в себе, отправилась дальше по улице. «Кем он себя возомнил? А? Небось сидит в кафе «Сабарски» и царапает ноты в блокноте. Даже не позвонил. Если быть точной: он даже обо мне не вспомнил. А воротник рубашки у него всегда криво лежит. Всегда.
Вот уже три года мы живем с ним вместе, свив теплое гнездышко в квартире, предоставленной Еленой Карховой».
Елена Кархова владеет большим домом на 66‑й авеню, на углу с Коламбус-авеню, и жить не может без звуков фортепиано. Каждый год она просит администрацию Джульярдской школы присылать ей студентов, чтобы провести прослушивание и оставить кого-нибудь для своих частных концертов. И этому счастливцу предоставлялся совершенно бесплатно целый этаж ее особняка. Так она и встретилась с Гэри. На прослушивании он исполнил Андантино из Сонаты ля мажор Шуберта. Она прищурила глаза, откашлялась и кивнула: «Да, этот». И вот – никаких обязательств, только нужно летом открывать окна, а зимой – заглушку для камина, когда играешь на фортепиано. Елена Кархова занимала второй и третий этажи, Гэри с Гортензией – первый. Красивый дом из белого камня и красного кирпича, с большой наружной лестницей был расположен рядом с Американской телерадиовещательной компанией, более известной как Эй-би-си. Квартира была просторная, с большими стрельчатыми окнами, эркерами, темными деревянными потолками, широким добротным паркетом, каминами, кроватями с балдахинами, диванами, креслами, подставками для ног, большими коврами и букетами зеленых папоротников в серебряных вазах. Две ванные, два гардероба. Кухня, отделанная фаянсовой плиткой, старая чугунная плита.
И каждое утро приходила уборщица.
Елена Кархова никогда не заходила на их территорию. Она слушала Гэри, завернувшись в кашемировую шаль, лежа на старинной скамье у камина, которая принадлежала еще ее отцу. В большом самоваре закипал чай. До нее долетали звуки фортепиано, и она мечтательно закрывала глаза.
Иногда Гэри заходил к ней в гости. Он очень ценил эту женщину. Она казалась ему своеобразной, благородной, независимой, образованной. И до сих пор весьма и весьма интересной, привлекательной! Ее громадное состояние таило секреты, которые ему было бы интересно раскрыть. В один прекрасный день она приподнимет завесу тайны и расскажет мне легенды своей жизни… вот это будет волнующий рассказ! Такое дорогого стоит. А пока она предлагала ему шоколад с вишней, «рожки газели», рахат-лукум, называла его «дор-р-рогой мой» и сжимала ему руку своими узкими пальцами, унизанными перстнями с драгоценными камнями.
Гортензия не любила Елену Кархову. Та слишком густо румянила щеки, слишком ярко красила губы, слишком обильно клала тени на веки.
Когда Гэри уезжал в турне или отправлялся в Англию, чтобы повидаться с Ширли и Ее Величеством бабушкой, Елена Кархова требовала, чтобы он посылал ей почтовые открытки, привозил безделушки и фотографии Букингемского дворца.
– Похоже, она в него влюблена… – произнес голосок в голове у Гортензии.
– Пф-ф… Да ей лет девяносто!
– Да, но… либидо с годами не затухает.
– Да нет же! Она вся скукоженная, кожа в морщинах! Как старый абажур.
– Она – красивая женщина, в ней есть стать. Мне нравятся пожилые женщины, в них больше обаяния, чем в молоденьких телочках. Гладкой коже не о чем рассказать, палец скользит, и все, а вот морщины скрывают массу чудесного. Это маленькие острова сокровищ.
– Старая, как ведьма в сказке, – проворчала Гортензия. – Когда-нибудь она сдерет с Гэри кожу и будет пить его кровь… Не то что я – всегда свежа, бодра, чарую его и увлекаю, умиляю и удивляю, сжимаю сильными ножками и обвожу вокруг пальца. – Насмешливый голосок рассмеялся. – Не всегда, – признала она, уронив гордую головку. – Никому не удается обвести Гэри вокруг пальца. Никто не может разбить его сердце и заставить стенать от любви. Он непредсказуемый человек. И потом, у него есть музыка – широко открытое окно в мир. В любой момент он может туда выпрыгнуть. Бежать от всех и от всего. Как там звучит эта фраза, которую он постоянно повторяет? «Perhaps the world’s second-worst crime is boredom; the first is being a bore»[5]. Бим-бам-бум, I’m not a bore![6]
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
