Ее основательно помяли, но все же она очутилась там, куда стремилась попасть: возле ограждения, за которым начиналась посадка.
Береговая охрана пыталась навести порядок, матросы кричали, что погрузка не закончится до тех пор, пока на палубу не поднимется последний из тех, у кого есть билет.
Когда Айрин ступила на корабль, она не чуяла под собой ног. Большинство эмигрантов размещалось в межпалубном отсеке, напоминавшем подземелье. Кто-то сидел на полу, другие взбирались на дощатые нары. В полутемное низкое помещение набилась не одна сотня оборванных, грязных, измученных и раздавленных жизнью людей.
Айрин нашла место на нарах под низким потолком, где было темно и тесно, как в гробу. Она почувствовала, как пароход сдвинулся с места и тяжело потащился вперед. В этот миг ей чудилось, будто она похоронена заживо и ее везут прямо в преисподнюю.
Большую часть суток Айрин лежала на досках, задыхаясь от нестерпимой вони и страдая от жестокой качки. Она старалась принимать пищу, когда соседи спали, а если засыпала сама, то клала мешок под себя или крепко прижимала к груди. Когда она думала о будущем, ее глаза то сверкали зеленью, то становились похожими на болотную воду, а перепады настроения напоминали движение маятника.
Айрин не интересовало, где разместилась семья Джона О’Лири, с некоторых пор ей не было до них никакого дела. Салли сама отыскала ее и попросила сойти вниз.
— Послушай, — голос женщины был надтреснутым, слабым, — у тебя есть еда? Мы с мужем потерпим, но я боюсь за Томаса!
Айрин выдержала выразительную паузу, потом сказала:
— Пойдем.
Они направились туда, где стоял проржавевший бак с несвежей водой, из которого пили все — и здоровые, и больные, развязала мешок и дала Салли три лепешки, мясо и яблоки.
Салли схватила еду. Вероятно, в качестве благодарности она решила поговорить с Айрин:
— Что ты думаешь делать, когда мы пристанем к берегу? Отправишься искать своего дядю?
Айрин посмотрела вниз, на тусклые полосы света, просачивающиеся из верхних помещений и переплетавшиеся на полу у нее под ногами. Она подумала о напрасном труде Брайана О’Келли, бесплодных усилиях отца Бакли, ожесточенной борьбе и пустых надеждах тысяч ирландцев, об их растраченной жизни и тяжело обронила:
— Не знаю.
Быть может, если б она имела возможность подняться на верхнюю палубу и увидеть блеск необъятных океанских вод и нестерпимое сияние солнца, узреть лица людей, которым довелось родиться счастливыми, она бы ответила иначе. А так ей не давали покоя мысли о том, что всем, кто плыл в мрачной утробе сотворенного человеческими руками чудовища, придется начинать жизнь в чужой стране в такой же беспросветной нужде, от которой они надеялись убежать.
Глава 2
«Темра» — темное, таинственное слово, похожее на название замка», — думал Джейкоб Китинг. Он шел по проселочной дороге, по обеим сторонам которой простирались хлопковые поля.
Здесь было так тихо, что, казалось, можно услышать, как растет трава. Небо на горизонте имело цвет красного вина, а ветер пах совсем не так, как в Новом Орлеане, где он родился: азалией, жимолостью, соснами и свежевспаханной землей.
Отец Джейка был торговцем; старший сын Ричард с малолетства помогал ему в лавке, тогда как младшему, которого всегда больше интересовали люди, а не вещи, захотелось стать врачом. Получив образование на Севере, в университете Нью-Йорка (скрепя сердце отец оплатил обучение), он вернулся в родной город, полный любви к своей работе, способной заполнить не только время, но и душу.
За минувшие три года молодой доктор Джейкоб Китинг приобрел немалый опыт лечения желтой лихорадки, родильной горячки и гнойных ран. Он только не знал, как исцелить пациентов от бедности, из которой не мог выбраться и сам.
Двери богатых домов для него, человека невысокого происхождения, были закрыты, потому ему приходилось принимать как эмигрантов, так и местных бедняков, у которых тоже не было ни гроша. Зачастую Джейк больше тратил, чем получал, потому что не мог спокойно смотреть на умирающих от голода детей и их отчаявшихся родителей.
Наконец он пришел к выводу, что надо что-то менять в своей жизни. Вскоре ему на глаза попалось объявление в газете: некий Уильям О’Келли, владелец имения Темра в Южной Каролине, приглашал на работу врача, предлагая пять долларов в неделю, стол и бесплатное проживание на плантации, где работали три сотни негров.
Джейк задумался. Невелика честь лечить чернокожих рабов, но зато при известной бережливости он смог бы скопить денег.
Молодой человек написал хозяину плантации и вскоре получил ответ: его ждут в имении. Уильям О’Келли подробно описал, как добраться до Темры, и даже выслал денег на дорогу. Эту сумму Джейк потратил на приличную одежду — белую сорочку, серый сюртук и черные брюки. Отправляясь в путь, он до блеска начистил сапоги, повязал модный галстук и надел широкополую панаму. В руках Джейк держал свое главное богатство — потертый саквояж с инструментами, лекарствами и несколькими книгами по медицине.
Он не боялся заблудиться: недавно ему встретились люди, которые сказали, что если идти по этой дороге, никуда не сворачивая, то она приведет его прямо к Темре.
Сердцем имения был особняк с белыми оштукатуренными колоннами, в окнах которого отражалось вечернее небо. Джейк шел под высокими, широкими, как шатры, сводами деревьев, почти смыкавшимися над подъездной аллеей, и гадал, кто и как встретит его в этот поздний час. Он утомился в дороге, а живот сводило от голода, отчего на память приходил вкус заманчивых блюд креольской кухни: запеченных на каменной соли в половинках створок и посыпанных зеленью устриц, приправленных перцем вареных крабов и джамбалайи[4].
Заметив манящие огоньки ламп, почувствовав запах еды, Джейк приободрился и прибавил шаг.
Навстречу с громким лаем выскочило несколько собак, потом вышел высокий плечистый негр в ливрее и с поклоном произнес:
— Доктор Китинг?
— Да, — ответил Джейк.
Он удивился и одновременно обрадовался.
— Пожалуйте в дом, сэр.
Джейк прошел мимо пышных клумб и цветущих магнолий и поднялся на высокое крыльцо вслед за своим провожатым.
Миновав холл и очутившись в гостиной, он был поражен обилием тяжелой мебели красного дерева, толстых индийских ковров и массивного серебра, казавшихся неуместными в этом сельском жилище. Впрочем владелец трех сотен рабов мог позволить себе подобную роскошь.
Ставни были распахнуты, и душистый вечерний воздух свободно вливался внутрь помещения. В углах комнаты стояли высокие светлые вазы с живыми цветами. Под потолком висела солидная бронзовая люстра.
