Глава 1 Окраина мира
— Староста Амир! Староста Амир!
Здоровенный косматый мужик в застиранной длиннополой домотканой рубахе и коротких портах, заслышав тонкий детский голосок, остановился и, подняв косу, стал неторопливо вытирать ее пучком свежескошенной травы.
— Староста Амир! — вновь закричал пацаненок, подбегая к остановившемуся косарю. — Меня послал дядька Губал. Там это, пришлые… двое, один ну дюже здоровый, а второй худой и лицом черен. И с дитей. Совсем грудная. Говорят, хотят в общине жить.
— Мгум, — задумчиво хрюкнул мужик. — Двое, говоришь?
— Ага! — закивал пацаненок.
— С дитей?
Пацаненок снова кивнул. Староста вытер косу, оперся на нее и некоторое время стоял так, напряженно размышляя над полученной информацией. Результатом столь серьезных мыслительных усилий было резюме:
— Тады… пойду посмотрю.
С этими словами староста вскинул косу на плечо и размеренным шагом двинулся по свежескошенному лугу в сторону деревни.
Деревня Сухой Дол возникла не очень давно. Однажды летним вечером на опушке леса, под огромными корабельными соснами показался караван из двух десятков крытых возов, запряженных парой могучих быков каждый. Парусина на крышах возов уже немного выцвела, но все еще была относительно целой, почти без штопки и заплат. Это означало, что караван в дороге не так долго — несколько недель, может, пару месяцев. Впереди и по обоим бокам каравана ехали верхами с десяток всадников в легких кольчужных доспехах и крепких, но простых шишаках. Всадники были вооружены в основном копьями, у троих-четверых виднелись подвешенные к поясу мечи, а у двоих к седлам были приторочены саадаки с луками. Всадник, ехавший впереди, остановил коня, вскинул ладонь к бровям, заслоняясь ею от заходящего солнца, и окинул взглядом открывшуюся картину. Лес перед ним немного отступал, охватывая подковой небольшой холм, поросший кустарником, один склон которого, тот, что покруче и пообрывистей, сбегал к небольшой речушке, как раз в этом месте устроившей себе некоторую вольготность и слегка раздвинувшей берега, отчего образовался заметный бочажок. На другом бережку лесная чаща тоже начиналась несколько поодаль, уступив кусок берега небольшому лугу, поросшему буйными зарослями вереска. От всей этой картины веяло таким покоем и уютом, что суровые черты всадника невольно разгладились, а губы сами собой сложились в некое подобие улыбки, каковой на его лице, судя по строению его лицевых мускулов, отродясь не бывало. Всадник повернулся лицом к каравану и, взмахнув рукой, гулко крикнул:
— Сто-о-ой!
Ехавший в паре шагов за ним крепкий мужик натянул поводья и в свою очередь завертел головой, оценивая раскинувшийся перед ним вид.
— Значит, здеся и остановимся, десятник?
Первый мужик, продолжая смотреть на лес и реку, пожевал губами, потом почесал бороду и, крякнув, степенно ответил:
— Мгум… кто его знает. Посмотрим. Надобно ночь переспать да день посмотреть, а там решим. И… это, я тебе не десятник, а староста. Понятно?
— Так я че… я ж ниче, староста так староста, — кивнул мужик. — Не попривык ишшо.
— Ладноть, — степенно кивнул староста. — Слазь, пошли скотину распрягать. Умаялась за день-то. Чья очередь ноне в пастухи?
— Мертула, — с готовностью доложил мужик. — Я-то третьего дня скотину пас, а Край вчерась. Так что Мертулова сегодня очередь. Точно.
— Вот пусть и займется, — резюмировал староста…
Спустя два месяца, к первым осенним дождям, на расчищенном от кустарника холме уже вознесся к небу крепкий деревянный частокол со сторожевой вышкой, а за ним сверкали свежей сосновой дранкой крыши трех длинных общинных изб. Места здесь были глухие, до ближайшего жилья двадцать дней пути, да и то жилье не слишком отличалось от этого. Такая же деревня поселенцев, только поставленная лет на десять раньше. К тому же там обосновались ветераны из Второго Сагитского конного легиона, в котором служили по большей части южные варвары (и какие темные боги занесли этих детей степи в эти северные лесные края?), а здесь собрались бывшие солдаты Шестого Ал-Тенорского латного. А латники всегда свысока посматривали на легкую кавалерию. Так что, дабы не уронить честь тяжелой пехоты, следовало постараться справиться со всеми грядущими проблемами самостоятельно. Потому первым поставили частокол, а уж потом занялись жильем. Кроме того, до холодов надо было как следует запастись сеном. Иначе скотину не сохранить. Им-то самим на эту зиму продуктов — муки, ячменя и лука — было в достатке, к тому же чего-нибудь добудут охотой. Хороших стрелков среди бывших латников почитай что не было, но силков на складе императорской пенсионно-поселенческой канцелярии в Палангее, последнем более-менее крупном городе этой провинции империи, где стоял последний гарнизон имперских войск и где как раз и сформировался их караван, они набрали вдосталь.
На первые морозы сыграли первую свадьбу. Вернее, свадеб было сразу семь. Солдату некогда обзаводиться семьей, да и достаток у солдата — вещь крайне редкая. Хотя иной раз и появляется в солдатском кошеле серебро, а то и золото, но по древнему солдатскому поверью ничего откладывать на будущую мирную жизнь никак не дозволяется. Как только начнешь копить, монеты в кубышку складывать — так тебе и конец. Поэтому всё, что в солдатском кошеле заводится, довольно быстро перекочевывает в жадные руки трактирщика либо в мошну содержателя беспутного дома. Так что, ежели выпадает солдату до седин дожить и голову не сложить, идти ему, почитай, и некуда — гол как сокол, и ни кола ни двора нетути. В родную деревню возвращаться? А кто его там ждет?
Отцовский дом уже за братом або зятем записан, невеста давно уж замужем, да и детей с десяток. Так что дорог раз, два, да и обчелся — либо вышибалой в какой кабак, либо гнить под забором. Впрочем, есть еще одна дорога — в поселенцы. Ежели сбить ватагу из двух-трех десятков ветеранов да подать прошение в пенсионно-поселенческую канцелярию, то вполне можно и семью создать, и жизнь свою худо-бедно обеспечить. Канцелярия жировать не дает, но и не особо скупится. Каждый поселенец получает три топора, две сохи, три косы, гвоздей с полпуда, дюжину подков, бараний тулуп, отрез полотна да иной рухляди с пуд. А еще с ватажниками посылают сирот молодых, что в императорских и монастырских сиротоприимных домах выросли.
Для сирот это шанс, да еще какой. Куда сироте податься? Ни приданого, ни сродственников — никого. В служанки? Так в хороших домах таких не особо жалуют, а куда в таверну, так хозяину над сироткой полная власть и раздолье. Тешься — не хочу да постояльцам подкладывай — и знай себе деньгу собирай. Нет, бывает, и те, которые при маме-папе выросли, таким делом промышляют, но это больше по своему беспутному естеству и обоюдному желанию. А сиротке никакого выбора. Давай, девка, за материну распутную жизнь расплачивайся. Так что в городе сиротке одна дорога — в гулящие девки. А тут сразу тебе — и муж, и хозяйство свое. Хоть выбор невелик, а все одно какой-никакой, а есть. Пока караван место под новую деревню ищет да на выбранном месте обустраивается, у сирот с ветеранами все постепенно и слаживается. И хоть часто мужу в семье уже под пятьдесят годков, а невесте, бывает, и семнадцати нет, а все одно естество свое берет. К первой весне обязательно и первые роды случаются, а там уж каждый год по дитенку. Разве ж можно бабу от того, чтобы рожать, отвратить: как первый раз попробовала — так потом и остановиться не может. Такая вот у них бабья природа. И хотя потом молодухам, бывает, лет двадцать вдовью долю тянуть, но, однако ж, не в одиночестве — при семье, при детях, при внуках. А там, глядишь, и деревня разрослась, правнуки собрались да на выселки ушли. Вот тебе и еще деревня рядышком. Да что там говорить, та же Палангея когда-то тоже вот такой ветеранской деревней была, а сейчас, эвон, город, девять тыщ народу живет, императорский прокуратор управляет, столица, почитай, всего восточного предела графства Умбир. Вот только из всех поселенческих деревень на десятый год лишь каждая третья и остается… Потому как идут поселенцы в места дальние, необжитые. И помощи им ждать неоткуда. Что мор, что сушь, что враг, что зверье, что Темные — супротив всего в одиночку биться приходится. И не всегда старая воинская выучка выручает. Так что часто бывает, что по осени стоял на холме частокол, да из-под крыш крепких домов весело бежали в небо струйки дыма, а по весне на том месте одни головешки…
