«Ура! Ура!» Я объяснил, что «два» в четверти это не ура. И вообще деньги сейчас – моя забота. Но в душе был рад.
Теща
Был рад. Он-то, конечно, рад. Девочка в пятнадцать лет идет работать. Я, безусловно, должна рассказать об этом своей дочери. Но не сейчас. Ирочка позвонила и сказала, что заведующая будет с нами разговаривать:
– Если хочешь, приезжай. Все анализы сделаны, и можно обсудить вопросы на будущее.
Когда я назвала удобное для себя время, выяснилось, что приезжать надо, когда удобно им, врачам. Но я в это время не могу, мне нужно пойти к Марине, она будущее провидит, и получше, чем эти, в белых халатах, скажет, чего ждать. Хотя, чего ждать, если у ребенка рак. Если и выживет, будет от их лечения инвалидом. Одни эти пункции чего стоят.
– Мама, – сказала Ира, – если не хочешь, не приезжай.
Так мне пришлось, бросив привычный уклад, ехать в Балашиху. Далеко, в электричке душно, в автобусе – давка. Но я терпела. Мой долг – поддержать семью во время страшных испытаний. Наставить их. Объяснить причины болезни.
Да, не забыть взять у Георгия деньги. Все-таки дополнительные 100 долларов должны остаться у меня. Сейчас я вынуждена тратить гораздо больше денег. Мне приходится покупать витамины, проходить обследование в платной поликлинике, есть больше овощей и фруктов. Рак в семье – это не просто так. Сейчас я поняла, что отдала всю жизнь детям и работе, а о себе не подумала. Им я четко поставила условие – будут требовать деньги за лечение, жалуйтесь, не молчите. Они много имеют. Бедных врачей я не видела. А за работу им платят зарплату. Я сама с ними поговорю по поводу общения с пожилыми людьми. Я имею право приехать когда хочу.
И когда звонила по телефону, какая-то девчонка невоспитанная ответила, что вся информация есть у родителей. Поговорите, мол, с ними. А они справок о болезни не дают. Понятное дело, не дают, они сами про рак ничего не знают. А про состояние говорит, что оно тяжелое, соответствует тяжести заболевания. Я должна поставить их на место! В больнице оказалось много, очень много народу. В коридорах не протолкнуться.
И еще пришлось ждать врачей.
Отец
Пришлось ждать врачей. И выслушивать от тещи все, что она думает о болезни, о жизни, а главное о том, что Вера стала работать. Коротко, весь смысл ее речи свелся к четырем словам: «Ты Во Всем Виноват». А еще про то, что в Москве есть и Институт, и Центр, и только такие бедные и бестолковые люди оказываются в подмосковной больничке. Нельзя было разрешать делать уколы в спину, нельзя разрешать химиотерапию. Нужно было добиться консультации главного профессора. Она прочитала про него в газете.
– Ира сказала, что она останется здесь.
На этом наш разговор закончился.
Вера
Мама сказала, что в среду в больницу нужно ехать всем вместе. У нас будут брать анализы, чтобы узнать, чей костный мозг подойдет Машке «в случае чего».
Отец
«В случае чего» так это, понятно, в случае рецидива. Я уже прочитал все, что нашел. Рецидив может быть в двадцати процентах случаев. И чем позже он происходит, тем лучше. У Маши ремиссия уже длится больше полугода. Это значит, что, когда она раз в неделю сдает кровь, в ней не находят раковых клеток. И если так будет продолжаться еще четыре с половиной года, то Машка будет считаться выздоровевшей.
Мне казалось, что жизнь уже стала налаживаться. Можно жить от анализа крови до анализа. А тут вдруг – костный мозг. Какие могут быть разговоры, я свой отдам сразу. И почему Ирина завела эти разговоры при Вере? Она же мне совсем не доверяет. Если мой не подойдет, можно позвать Борьку, он-то мужик здоровый. Его подойдет точно.
Мама
Его подойдет точно. Жорик сказал: не надо анализов, я отдаю свой мозг без проб. Если надо больше, возьмем у Борьки. Вам, девочки, волноваться не надо. Интересно, он дурак или прикидывается? Раз пять я ему объясняла про трансплантацию костного мозга. Он каждый раз делал вид, что слушает. И про то, что шанс найти донора в семье очень невелик. И даже братья и сестры подходят только в двадцати пяти процентах случаев. Но исследование делать надо. В отделении были детки, которые совсем уже собирались выписываться, а при обследовании оказывалось, что все надо начинать сначала.
Еще приплел Борьку. Хорошо, не вспомнил про свою Лилю. Из-за нее вся его одежда пропахла запахом духов. Даже во сне он иногда говорил «Лиля». Я всегда молчала об этом, подумаешь, секрет Полишинеля. А сейчас ужасно захотелось ему напомнить. Он что думает? Обследование – не рыбалка, а Машка – не рыба.
Вера
Машка – не рыба.
Я думала, что мама съехала с катушек. Никто и не думал, что рыба. Я всегда говорила, что хорек. Но тут сразу стало шумно и весело. Я так соскучилась по их скандалам. Мне даже стало стыдно за свое счастье. Мама кричала, что ее никто не слушает и папа ходит только на свою рыбалку. Он кричал:
– Я на рыбалке был год тому назад.
Мама с ходу придумывала что-нибудь еще.
– Ты не Господь Бог, чтобы придумывать грехи, – отвечал отец.
– Это я придумываю? А кто сжег Машкино одеяло, когда курил на балконе?
– Какое одеяло?
– Шерстяное, розовое, с мишками.
– Ир, это было лет пять тому назад.
– Я не спрашиваю – когда, я спрашиваю – кто? Ну, вспомнил? А кто потом одеяло покупал? На ком весь дом? Все, – сказала мама. – Ты костный мозг не сдаешь. Нам от тех, кто жжет детские одеяла и считает ребенка рыбой, мозгов не надо. Тем более что их у тебя нет. Брать нечего.
Отец
Брать нечего. Это у кого брать нечего? У меня институт с красным дипломом. Я по-английски со словарем читаю, я в шахматы играю. И никого рыбой не считаю.
