— Хочешь печенья? — спрашивает Констанс, предлагая тарелку с разноцветным, усыпанным сахаром печеньем.
Констанс, моя неофициальная свекровь, принесла печенье, которое сама испекла. Мы с Джонатаном еще не женаты. Мы просто еще не успели, так как ребенок был зачат прежде, чем мы успели хорошенько узнать друг друга.
— Я кормила Джонатана молочной смесью. Клала в бутылку сухарь, чтобы сделать смесь густой, и наполняла его брюхо так, что он спал целых двенадцать часов, — Констанс, маленькая, вечно занятая женщина, с рассыпанными перманентными волосами, сказала это с серьезным видом. — Он был обжора, но я приучала его к режиму. Тогда мы еще следили за этим, — добавила она, веером раскладывая на блюде аппетитное печенье. — Ходил ты на горшок в четырнадцать месяцев? — обратилась она к Джонатану.
— Я не помню, — быстро говорит он.
— Ходил, ходил. Еще неумело. Правда, был один серьезный инцидент, в обувном магазине, но персонал был настолько добр, что нам разрешили воспользоваться служебным туалетом.
Джонатан, опустив голову, грустно улыбался.
— Когда ему исполнилось два года, — трещала она без умолку, — я сняла его ночные целлофановые штаны и сказала: «Нам ведь не нужны они больше, не так ли?»
Джонатан поправил носок.
— Именно так все и было.
Из моей набухшей груди льется молоко. Ребенок приникает к ней и, жадно глотая, давится, затем снова припадает и снова выпускает сосок со струящимся молоком. Я останавливаю поток, прижимая сосок ладонью. Джонатан наклоняется и бумажной салфеткой вытирает пузырьки вокруг моей груди.
— Может, тебе не надо сильно сжимать, — советует Марта.
— Пойду готовить обед, — говорит Констанс. Ящики на кухне с треском открываются и закрываются. — У тебя есть какой-нибудь фарш? — раздается ее голос из кухни.
Ребенок кашляет, выплевывая молочную слюну. Я опрокидываю его себе на плечо и похлопываю по спине, выталкивая из него воздух вместе с творожной массой.
— Поверь мне, скоро станет легче, — говорит Марта, беспомощно закатывая глаза. Потом с хрустом доедает последнее аппетитное печенье и вытирает руки об обтягивающие коричневые брюки. Под вязанием, брошенным Констанс, она находит свою сумку. — Джонатан может помочь. Конечно, сам кормить он не может — у него для этого нет нужного прибора, но помочь намотать и привести в порядок нитки папа в состоянии. Кстати, Нина, знаешь, в чем заключается путь к успешному кормлению грудью? — Она облизывает засахаренные губы. — Необходимо заботиться о себе. Любить себя. Говорить: «Я могу быть матерью, но у меня тоже есть потребности».
— Да! — подхватываю я с большим энтузиазмом.
— Тебе везет, что есть человек, который тебе помогает. Она благодарно улыбается Джонатану и быстро устремляется к блестящей черной двери на свою следующую встречу. Там ее ждет молодая мать, которая прекрасно справляется со своими обязанностями и собирается кормить грудью ребенка до тех пор, пока он сам не сможет устроиться у телевизора и посмотреть фильм для восемнадцатилетних.
Джонатан снял с меня спящего ребенка.
— У тебя, должно быть, в груди скороварка, — пробормотала Констанс.
Я снова села на диван, сознавая, что одна грудь, напоминающая головку жирного сыра «Стилтон», торчит наружу.
— Переведу его на молочную смесь.
Констанс вынырнула из кухни с пакетиком растворимого кофе с молоком марки «Бистро». Мы такой не пьем: видимо, она купила для себя. Держа пакетик в одной руке и чайную ложку с порошком серого цвета в другой, она смотрит на ребенка. Он лежит на диване, насосавшись грудного молока, в ожидании, когда его уложат в детскую кроватку. Розовые ножки и ручки неуклюже вывернуты, как у поломанной куклы.
— Забавно, — говорит Констанс. — Он совсем на тебя не похож.
Наша квартира расположена на нижнем этаже трехэтажного викторианского дома. В коридоре нет рекламной «макулатуры», нет бродячей без присмотра восточно-европейской овчарки. У Джонатана перед домом раскинулась квадратная лужайка, которая начинается сразу у входной двери в квартиру. Он умостил ее старыми плитами (чтобы меньше ухаживать) и окаймил металлическими баночками из-под лаванды (для аромата). За домом тоже был дворик, где Джонатан планировал посадить много растений, бамбук и вьюны.
Он живет здесь уже несколько лет. Первым делом, едва успев въехать, он избавился от всего безвкусного, что оставили ему в наследство прежние жильцы. Прежде чем начать обновление, Джонатан предусмотрительно сделал поляроидные фотоснимки квартиры. Его мать думала, что он не должен выбрасывать из дома все еще прекрасно работавшие сантехнику и арматуру. Но Джонатан не послушал ее и вслед за всем остальным торжественно выбросил выцветшие бархатные шторы и пахнущий аммиаком ванный коврик. Поляроидные фотоснимки соседствовали в альбоме с фотографиями, на которых красовались в бархатисто-ванильных и голубых тонах обновленные комнаты.
— Я знаю, что ты сделал, — сказала я, когда он показал мне альбом во время моего второго посещения его квартиры. — Ты сделал так, чтобы на первых фотографиях все выглядело ужасно, как это делают рекламные фотографы при ретушировании, после чего женщина выглядит даже лучше, чем прежде.
— Что значит, при ретушировании?
— Ты знаешь. До того и после того. На первой фотографии они на ее лицо накладывали вазелин, чтобы оно выглядело сальным.
— Разве это не мошенничество?
Я засмеялась и полистала альбом. Холл — до ремонта. Ванная комната — после ремонта. Задняя дверь — отшлифована, но не покрашена. В альбоме была даже фотография ванны с ниспадающей на ее края душевой занавеской.
— Ты такой необычный, для мужчины.
— Что ты имеешь в виду: «для мужчины»?
— Я имею в виду, странный. Я никогда не встречала такого, как ты.
— Это комплимент? — спросил он и решительно захлопнул альбом.
— Всего лишь наблюдение, — ответила я.
Переезд в квартиру Джонатана мало что изменил в моей жизни. Я сменила свою старую зубную щетку с неуклюже топорщившейся щетиной на новую, бирюзового цвета, в тон белой щетки Джонатана и голубой плитки ванной комнаты. Вместо того чтобы сбрасывать нижнее белье на пол, я стала класть свои трусики в шкафчик. Теперь мы были настоящей супружеской парой и в доказательство этого стали приглашать друзей на обед.
Друзьями Джонатана были в основном его коллеги по работе. Они говорили о крышах собственных домов, о том, как здорово было бы установить навес. Всегда уходили в одиннадцать часов вечера. Из всех его друзей я предпочитала Билли, который обычно появлялся несколькими часами позже, к уже остывшему обеду, с разгоряченным от пива лицом. Метро доставляло массу проблем для Билли. В своем опоздании он обвинял поезд, в котором засыпал и много раз кружил по кольцевым станциям. Иногда его заносило в сторону, и он оказывался в Барнете или Онгаре, гулял по платформе и изучал прыгающих повсюду лягушат. Он щупал карман, пытаясь обнаружить лягушонка, но находил лишь табак, высыпавшийся из кисета.
