Взгляд матери упал на хохолок волос, торчащий из складок пледа. Ее лицо осталось бесстрастным, но, судя по всему, в ее душе разгорелась краткая, но ожесточенная борьба. Наконец она недовольно поджала обведенные тонким красным карандашом губы и поспешно отступила, пропуская нежданных гостей в дом.
– Не понимаю, о чем вы думали, потащив ребенка в такую даль, да еще в мороз. Вам следовало позвонить, – с упреком заявила она. – Давай мне ребенка. Боже, да он горит!
Мэри разом обмякла, словно только маленький сверток поддерживал в ней присутствие духа. Еле переставляя ноги по ступенькам, она ощутила, как дом берет ее в теплые, уютные объятия. Даже знакомые запахи пробудили в ней яркие, почти осязаемые воспоминания: ломтики бекона, аккуратными рядами разложенные на промасленных бумажных салфетках, хрустящие накрахмаленные простыни, глубокие ящики комода, откуда пахло сушеной лавандой…
В своей комнате наверху, где ее охватило почти животное чувство облегчения и где все осталось как прежде, Мэри застыла, глядя, как ее мать укладывает вялого от жара ребенка на кровать. Мэри переминалась в нерешительности. Мать двигалась быстро и уверенно в своих удобных домашних туфлях и клетчатом переднике с карманами, обшитыми тесьмой, – для мелких монет, пуговиц и конфетных фантиков, вытащенных из-за диванных подушек и из-под кроватей.
Пока мать разбирала постель, ребенок лежал голеньким на стеганом розовом одеяле. Ноэль уже проснулась и водила ручками перед собой, ее личико недовольно сморщилось и напоминало маленький красный кулачок. Мэри инстинктивно шагнула к кровати, протянув руки. Но мать, как обычно, опередила ее, положила ладонь на грудку Ноэль, и малышка сразу затихла, почувствовав опытную руку, способную остановить даже несущийся под гору автобус. Ноэль устремила пристальный взгляд на незнакомку, склонившуюся над ней.
– Мэри Кэтрин, принеси из кухни лед, – скомандовала мать. – Надо скорее сбить температуру. – Она торопливо вышла в соседнюю ванную и тут же вернулась со стопкой полотенец, губкой и пластмассовым тазиком для мытья тех частей тела, названия которых мать никогда не произносила вслух.
Мэри послушно выполнила приказ. Ей и в голову не пришло спорить с матерью. В кухне, пока она наполняла льдом фаянсовую миску, ее вдруг посетила мысль, что ей самой следовало бы знать, как поступить. А если бы Ноэль умерла по ее вине?
Ослабев от ужаса, Мэри уставилась на полку над желтым пластиковым столом, полку, на которой, подобно блестящим пуговицам на рукаве, выстроились сувенирные тарелки. Прошла минута, прежде чем к Мэри вернулась способность дышать.
Вспоминая этот день спустя несколько недель, Мэри отчетливо увидела, что в ту минуту в ней пустило корни семя вины, стыда и просто-напросто усталости. Должно быть, уже поднимаясь по лестнице в свою комнату, она знала в глубине души, что останется в этом доме.
Наверное, Чарли тоже почувствовал это. Мэри заметила, как настороженно он следил за ней, подносящей лед к постели так же послушно, как когда-то она шла к первому причастию, к алтарю церкви святого Винсента.
Мэри не смела взглянуть на него, она не сводила глаз с ребенка. Наблюдая, как мать обтирает крохотное разгоряченное тельце Ноэль губкой, смоченной в ледяной воде, Мэри вздрагивала, как от холода. Ей отчетливо вспомнилось, как мать прикладывала ладонь к ее горячему лбу и укладывала ее в постель, когда она возвращалась домой из школы с температурой. Сквозь опущенные жалюзи в комнату заглядывало солнце.
Мать не всегда была такой деловитой и серьезной. Мэри помнила, как прежде папа потихоньку входил в кухню и оттаскивал маму от раковины, вполголоса напевая старую песенку, под которую они когда-то любили танцевать. Мать делала вид, будто сердится, отталкивала его рукой, перепачканной мыльной пеной, восклицала: «Да перестань же, Тед!» Но вскоре она начинала смеяться, и они пускались вальсировать по кухне.
А еще Мэри помнила тот день, когда ее родители узнали, что она беременна. Днем они всей семьей пошли в церковь святого Винсента. Мэри ничего не ела со вчерашнего вечера, и когда наступило время святого причастия и пришла ее очередь принять облатку, у нее закружилась голова, едва она высунула язык. Она упала в обморок, рухнула на холодные плиты пола, и мама сразу повезла ее к врачу. Прекрасно понимая, в чем дело, Мэри уткнулась лицом в складки лучшего воскресного платья матери – того, что она сшила своими руками, темно-синего, с белым кантом, тщательно отутюженного и пахнущего ландышем, и разрыдалась. Она знала, что Христос простит ей все прегрешения. Со временем даже папа смягчится. Но мама отныне будет считать ее навсегда опозоренной.
Именно папа подписал разрешение на брак Мэри и Чарли. А младшая сестра Триш помогла ей уложить вещи – молча, отводя опухшие от слез глаза. С того дня как Мэри покинула родительский дом на пятом месяце беременности, с пятьюдесятью долларами в кармане, она ни разу не видела мать.
А теперь Мэри стояла на пороге прежней жизни и смотрела на своего ребенка, розового, с блестящим тельцем, словно только что родившегося, и ей казалось, что это она сама вынырнула из какой-то мрачной бездны, нагая и беззащитная.
Даже уверенный взмах материнской руки с зажатым градусником почему-то подействовал на Мэри успокаивающе. А когда градусник вынули и выяснилось, что температура упала на целых три градуса, даже Чарли испустил шумный вздох облегчения.
Только тогда Мэри позволила себе взглянуть на мужа. Чарли так и не снял черную охотничью куртку. Стоя у двери, он производил впечатление засохшего дерева на фоне выцветших обоев с узором из букетиков. Усталый странник, который остановился передохнуть, прежде чем снова пуститься в дорогу.
В его блестящих глазах застыла мольба. Несмотря на все, что они пережили вдвоем, в присутствии мужа Мэри до сих пор испытывала сладкое чувство свободы и невинности. Ей вспомнились теплые летние вечера, когда они ездили на озеро. Однажды Чарли забрался на крышу отцовского «шевроле-импала» и втащил Мэри за собой. Лежа бок о бок, они смотрели на звезды, Мэри пыталась разглядеть знакомые созвездия. Тогда она была еще девственницей, и Чарли шептал ей на ухо, что заднее сиденье машины – не место для их первой близости. Его избранница заслуживает лучшей участи.
Первый раз все случилось в этой самой комнате, на той кровати, где сейчас лежала их маленькая дочь. Однажды в воскресенье Мэри под предлогом головной боли не пошла с родителями в церковь, и Чарли украдкой проскользнул к ней в комнату, когда дом опустел. Вспоминая, как приятно и совсем не больно ей было, каким чистым, как крещение, казалось ей происходящее, Мэри ощутила прилив желания и невольно сделала шаг в сторону мужа.
– Вот что я вам скажу: обратно в такой холод вы ребенка не повезете. Можешь поступать, как считаешь нужным, Мэри Кэтрин, но девочка останется здесь, – твердо и сухо прозвучал голос матери. Мэри не понадобилось даже оборачиваться, чтобы понять, что ее губы поджаты, а руки сложены на груди.
Намек был завуалированным, но ясным: Мэри и ее дочь получили разрешение остаться. На Чарли приглашение не распространялось.
