— Дому больше шестидесяти лет, — говорил он, умело ведя машину по колдобинам дороги, — старик Сперджен построил его сам, возможно, дом скоро развалится.
— Я ищу тишину и покой, а не роскошь.
— Там нет ни электричества, ни телефона.
На какое-то мгновение ему показалось, что наследница испугалась. Но она сказала невозмутимо:
— Электричество можно провести.
— Нет, мэм. Провода будут пересекать землю Монумента, а это запрещено.
После небольшой паузы она пожала плечами:
— Дядя Сперджен жил ведь здесь.
— Надеюсь, в доме не обосновались крысы, — с сарказмом заметил Барт.
Она искоса посмотрела на него, и Барт решил изменить тактику.
— Зима на носу, а там нет центрального отопления. У нас бывает очень холодно.
На сей раз она посмотрела на него с нескрываемым недоверием. В солнечный денек начала ноября на свежем бодрящем воздухе его заявление, видимо, прозвучало для нее странно.
— Но ведь здесь же пустыня, — возразила она.
— Да, мэм. Но это высокогорная пустыня, у нас бывают большие перепады температур, даже иногда снег. Место Гринафа находится на высоте в триста шестьдесят футов над уровнем моря.
К глубокому разочарованию Барта, Стоун Хаус с его чудной планировкой выглядел невероятно чарующе и приветливо. Над западными холмами, как бредущие белые овечки, по небу плыли маленькие облака; на юге спокойно простиралась широкая долина. Казалось, можно вглядываться в безграничные просторы пустыни вечно.
Несмотря на возраст и тяжелый характер, Сперджен Гринаф, как и многие закоренелые холостяки, вел свое домашнее хозяйство очень аккуратно. Стоун Хаус остался крепким, его не повредили ни термиты, ни пустынные крысы. Внутри были четыре аккуратные комнаты, и даже белые стены были чисты. Толстый слой пыли лежал на удобной мебели, но не было ничего похожего на въедливую сальную грязь от коррозийного смога Лос-Анджелеса.
Кристина была очарована. Она осмотрела кухню с керосиновой плитой и старомодным деревянным холодильником; спальню и старинную ванную комнату с душем и вырезанной из камня ванной; гостиную и выходящую из нее длинную узкую комнату с многочисленными окнами на северную сторону, которая, как она решила, будет отличным местом для ее студии.
Барт стоял рядом и сурово молчал. Но про себя он думал, что зима с перевозкой дров и керосина, возможно, необходимостью размораживать замерзшую воду, длинные холодные вечера без телевизора и общества соседей сделают свое дело, и ее энтузиазм, наверняка, скоро угаснет. Несколько месяцев такой жизни — и она будет рада продать дом и уехать к городским удобствам и комфорту. К тому же новая хозяйка выглядела изможденной и не очень сильной, и он, чувствуя моральный долг, должен будет время от времени навещать ее.
Теперь, проехав мимо лагеря Тауэр Рок, Барт раздраженно думал, что, вопреки его надеждам, зима была слишком мягкой. Снег был только в январе, и всего несколько дней заморозков. А Кристина Вилз оказалась очень решительной женщиной и быстро приспособилась к трудностям. Неохотно, но ему пришлось признать, что за исключением двух-трех случаев, ей не нужны были его официальные визиты вежливости.
Но те печальные, как у оленя, глаза притягивали Барта помимо воли, ему казалось — он очень хотел в этом убедиться, — что ее смех должен звучать как песня жаворонка. Но Кристина никогда не смеялась…
Рев работающего мотора и звук прокручивающихся колес неожиданно привлек его внимание. Какой-то идиот проигнорировал объяснения придерживаться дорожных указателей, и теперь его «кадиллак» застрял в песке. В мрачном настроении Барт поехал на выручку.
Кристина отнесла рукопись в дом и бесцельно осмотрелась вокруг. Нужно было многое сделать по дому; прежде всего, помыть окна, из которых открывался чудесный вид на море полевых цветов. Ее губы скривились в каком-то подобии улыбки. Окна здесь будут всегда: завтра, на следующей неделе, в следующем месяце. Но цветы были не вечны, и наслаждаться ими надо было сейчас. К тому же, разве доктор не прописал ей занятия на свежем воздухе? И разве она не мечтала о таких прогулках по утрам?
Она захлопнула дверь с каким-то легким, радостным ощущением. Ей всегда была ненавистна домашняя работа, этот ужасный вечный бег белки в колесе. И оказалось просто благословением господним, что дела по дому в пустыне были менее утомительны и гораздо легче, чем в городе. Позвав Горниста, она пошла по берегу высохшего русла. Собака следовала за ней по пятам.
Когда в мае первые крохотные цветочки появились из песка, Кристина купила в главном офисе Монумента книгу Эдмунда Джегера о диких цветах. Теперь она могла различить эриофиллу, изумрудную филярию, золотистую ментезелию, которую иногда называют сверкающей звездой, белую лайю и прекрасные маленькие голубые и лимонно-желтые цветки, которые ужасно, как скунс, пахли, если их надломить. А вот эти цветы с только что раскрывшимися бутонами были ей неизвестны, и она решила посмотреть их название в книге, когда вернется домой.
Дом… Стоун Хаус. В этих словах сквозила какая-то теплота. Впервые в жизни дом был просто домом, а не местом, где жили люди, которых она любила. Когда она была ребенком, ее родители вели цыганский образ жизни, постоянно переезжая с места на место, так как ее отец работал инженером-строителем. Они перебывали почти во всех городах на западе страны. Потом был курс занятий в Куинардской Школе Искусства в Лос-Анджелесе, где Кристина узнала, что чувство композиции, чувство линии и умение рисовать были недостаточны для того, чтобы стать хорошим художником.
Она встретилась с Дэвидом Вилзом во время последнего ее семестра. Он только что подписал контракт с компьютерной компанией, и их первая квартира была маленькой и немного обшарпанной. Но Дэвид работал яростно, как черт, и быстро продвигался вверх по служебной лестнице. Их квартиры становились просторнее и солнечнее.
Примерно за год до того, как катастрофа — опухоль мозга у Дэвида — потрясла их мир, они купили чудесный дом-кондоминиум на Голливуд Хилз. Кристине он нравился, она наслаждалась его техническими приспособлениями и приходом прислуги раз в неделю. Но главное его очарование заключалось в том, что в нем жил Дэвид.
А Стоун Хаус привлекал сам по себе, своей индивидуальностью, неожиданностью, великолепием и величием окружающего мира.
Она слегка улыбнулась. Возможно, она была, как выразился один из представителей Джошуа Три, «прирожденной пустынной крысой». Должно быть, она унаследовала от дяди Сперджена гораздо больше, чем сама подозревала, поскольку с первого взгляда на эту прекрасную землю полюбила ее.
К тому же она знала, что, несмотря на отдельные периоды депрессии, охватывавшие ее, когда даже рай был бы ненавистен, здешний образ жизни шел ей на пользу. Тишина и одиночество были своеобразным коконом, в котором она отдыхала, пока ее истерзанная душа готовилась к возрождению. Чистый, бодрящий воздух излечивал ее легкие после смога больших городов. Она набрала несколько фунтов, а ее бледную кожу покрыл ровный здоровый загар. От упражнений укрепились мышцы, а нервное напряжение, в котором она находилась во время долгого умирания Дэвида, постепенно отпустило ее.
