Так что вечером 27-го января все государи и все правительства света были предупреждены, что если 1-го февраля они не провозгласят торжественно пред их странами своего безусловного подчинения повелениям Неизвестного и Господина, то они навлекут на себя и на свои народы самые ужасные катастрофы, разорение и истребление.
И, наоборот, если они подчинятся, то Неизвестный обещал: 1) заплатить золотом, в течение восьми дней, все государственные долги, сделанные у народов; 2) освободить на 1 год народы от всяких налогов, дабы установить затем налоги менее обременительные и более равномерно распределенные; 3) распустить постоянные армии.
Газеты от 28-го, 29-го, 30-го и 31-го числа содержали только комментарии этого поразительного события и юмористически описывали бесплодные розыски полиции. Газеты 1-го февраля с иронией отмечали, что, кажется, ни один глава государства не собирается повиноваться Неизвестному.
«Склянки» пробили полдень, когда Сизэра и Сэнт-Клер кончили описание этой невероятной истории в газетах за истекший месяц.
— Для мистификации это недурно! — проговорил мичман. — Но самое лучшее здесь то, что этот гениальный и всесильный мистификатор так и остался Неизвестным.
— Вот чего нам стоило быть на маневрах на миноносце эскадры, командуемой самым деятельным и самым неутомимым из всех адмиралов — адмиралом Жерминэ, — со смехом заметил командир судна. — Мы посмеялись только через месяц после всего мира! Но отправляемся завтракать. За столом еще будет разговор об этой истории, и мы увидим сегодняшние газеты.
Двадцать минут спустя, оба офицера высадились на набережной Вильфранша и вошли в большую залу главного ресторана города. Почти все столы уже были заняты капитанами фрегата, лейтенантами судна, мичманами и простыми кандидатами.
— Сизэра! — закричал один офицер: — читали вы газеты?
— Неизвестный? Да! Это — полоумный! Что сообщают сегодня? Что император Германии принес присягу в покорности и верности Неизвестному? Шах покорился? И турецкий султан…
— Смотрите! — проговорил другой, протягивая обоим запоздавшим, при их проходе, номера «Южного Утра»: — читайте.
Сизэра взял листок и прочитал следующие строки:
Мировой ультиматум.
(Телеграмма неизвестного происхождения, на латинском языке, полученная 1-го февраля телеграфной беспроволочной станцией башни Эйфеля и сообщенная газетам в полночь. Перевод французской академии).
«Неизвестный и Господин напоминают правительствами всего света, что сегодня, 1-го февраля, должна быть принесена присяга в безусловном повиновении. Правительства подчинившиеся получат последующие приказания. Неподчинившиеся увидят 2-го февраля, что Господин не шутит»!
«Примечание редакции. — Мы должны предупредить читателей, что в то же время, как мы получили эту бессмысленную телеграмму, — ее так же получили различным путем и на латинском языке, все главные газеты мира. Что остается думать и полиции, которая целый месяц не в состоянии изловить такого жестокого мистификатора? Но мы, начав печатать эти безумства с чистой целью осведомления наших читателей, прекращаем быть сообщниками подобных мистификаций. Забава хороша, когда она не длинна. Положим же конец и этой, которая и без того уже затянулась слишком. С сегодня мы не будем более воспроизводить телеграммы и сообщения, происходящие от этого таинственного Неизвестного. И мы по-товарищески призываем следовать за нами все газеты мира, чтобы повсюду можно было сказать: «Комедия кончилась»!
Дружный взрыв смеха грянул по всей зале, когда Сизэра окончил чтение. По выражению репортера «Маяка Приморских Альп», который на другой день это описал, офицеры катались со смеху.
— Нет, — воскликнул один старик, капитан фрегата, — нет! Я никогда бы не поверил, чтобы такая шутка протянулась целый месяц.
— И чтобы она могла принять такие размеры! — добавил другой.
— Чтобы там ни было, — заметил еще кто-то, а 2-е февраля это — сегодня; и насколько я знаю, на земле еще не случилось ничего необыкновенного.
— Чему я больше всего удивляюсь, — заговорил Сэнт-Клер, развертывая свою салфетку, — это, что пресловутый Неизвестный не дал себя взять! Черт побери! Когда отправляешь столько телеграмм, нельзя быть невидимым и неуловимым! Как это не могли его схватить в телеграфных конторах, куда он входил?
— Ба! — заметил один молодой мичман возбужденного вида: — провести полицию гораздо легче, чем вы полагаете! Неизвестный, должно быть, имеет на самом телеграфе ловких сообщников.
— Вы правы! — проговорил один лейтенант судна американской складки. — Я читал в газетах, что все полиции мира удвоили усилия розыска. Доходили до тех контор, откуда шли телеграммы. И что же? Там не нашли ни одного подлинника этих самых телеграмм.
— И не нашли служащих, виновных в укрывании их или в истреблении?
— Никого! Те, которых заподозрили, при первом же допросе оказались несомненно непричастными и доказали, что это не они принимали, записывали и отправляли телеграммы.
— Тогда, — заметил Сизэра, — подождем до завтра. Если сегодня произойдет какая-нибудь катастрофа, то газеты нам о ней сообщат.
Дружный одобрительный смех встретил это заключение.
Но вдруг, в тишине, только что установившейся после этого шума, раздался серьезный голос:
— Господа, мы не должны обращать в смех, — говорил кто-то, — того, что для нас необъяснимо. Такая колоссальная шутка мне кажется совсем уже не шуткой. Человек, сумевший встретиться со столькими императорами и королями; сумевший двадцать девять дней обходить бдительность администрации и полиции всего мира; человек такой отваги, такой мощи и ловкости, если он сумасшедший, то этот сумасшедший чрезвычайно опасен.
Говоривший смолк. На мгновение воцарилось удивленное молчание. Затем раздалось несколько неразборчивых слов. Но тот же голос их покрыл снова:
— Вместо того, чтобы смеяться, мне кажется, лучше было бы поостеречься и, если возможно, постараться себя защитить. Кто знает, вдруг какой-нибудь ужасный маньяк или полоумный, располагает, например, каким-нибудь неизвестным доселе взрывчатым веществом? И кто знает, если, видя непринятым свой необыкновенный вызов, этот человек, уже доказавший нам неоспоримо свой ум, могущество и уверенность, не бросит на вселенную свой разрушительный снаряд? Повторяю вам, господа, что серьезное выжидание будет гораздо благоразумнее легкомысленного смеха.
Голос смолк. И в то же время один офицер встал, взял свою фуражку и вышел с несколько сухим видом, это и был говоривший — капитан судна Лекербалек. От его зловещих слов в зале повеяло холодом. Самое глубокое молчание царило целую минуту после его ухода. Но Сэнт-Клер вдруг крикнул:
— По своему обыкновению, господа, Лекербалек — пессимист. А я держусь того, что нужно смеяться, хотя бы этот Неизвестный был сам сатана!
Он встал и, подняв свой неполный стакан вина «асти», крикнул:
