Заметив, каким нетерпением горят глаза Эсмилькан, я только безнадежно вздохнул. Сердце мое сжалось. Как мог я упрекать госпожу за то, что она решилась довериться акушерке?
II
Достав из шелкового шафранового цвета мешочка, который дала ей повитуха, добрую щепотку соли, Сафия посыпала ею темные волосы Эсмилькан. Крупные кристаллики соли — куда крупнее, чем можно встретить на кухне, каждый величиной чуть ли не с булавочную головку, — ярко вспыхнули дрожащими огоньками, словно предвещая нечто чудесное. В темных локонах Эсмилькан они сияли, подобно бриллиантам.
Эсмилькан, выпрямившись и почувствовав на себе взгляды женщин, беззастенчиво разглядывающих ее, вдруг вспыхнула от смущения. Моя госпожа, привыкшая снимать вуаль с головы только перед купанием, не знала, куда девать глаза. Стиснув внезапно вспотевшие руки, она прижала их к груди. Только один раз в жизни ее так придирчиво разглядывали — когда она была невестой.
— Ее корчит, — произнесла Айва.
— Бедняжка просто нервничает, — возразила Сафия, обхватив рукой обтянутые затканной золотом тканью плечи подруги. — Я угадала, моя дорогая?
Эсмилькан, собрав всю свою волю, постаралась успокоиться, но покраснела еще сильнее.
— У нее нет никакого зуда, — заявила Сафия.
— Есть. Просто она сдерживается, как это положено принцессе королевской крови, — проворчала Айва.
— У тебя, наверное, от соли чешется голова, да, Эсмилькан?
— Н-нет… пока нет, — неуверенно прошептала моя госпожа. Судя по ее голосу, она с радостью согласилась бы терпеть даже чесотку, лишь бы доставить удовольствие своим мучительницам.
— Видишь? У нее ничего не зудит и не чешется! А должно чесаться, как будто у нее вши! Ты ведь так говорила, Айва, верно?
— Нет, у меня ничего не чешется. — Тревога, отразившаяся на лице Эсмилькан, сменилась откровенным ужасом.
— А прошло уже немало времени, — не утерпела Сафия. — Но она не чешется. Что это значит?
— Да, не чешется, — пожав плечами, бросила Айва. — Значит, госпожа носит мальчика.
Дружный вздох облегчения пронесся по комнате.
— Мальчика! Благословен Аллах! У Эсмилькан-султан будет мальчик! — наперебой восклицали женщины, едва сдерживая свои чувства, и принялись по очереди поздравлять хозяйку.
Воспользовавшись тем, что женщины, занятые обсуждением этого радостного известия, совершенно забыли о моем существовании, я украдкой покосился на Сафию и заметил, как она метнула на повитуху злой взгляд, словно приказывая ей заниматься своим делом. Молча пожав плечами и повернувшись ко мне, попросила принести ножницы и нож.
«Какие острые лезвия! — промелькнуло у меня в голове, когда я с вежливым поклоном вручал ей инструменты. — Страшно представить, что они могут воткнуться в мою плоть… или еще хуже — в тело госпожи!»
Рука моя легла на рукоятку кинжала. Незаметным движением я попытался проверить, легко ли он вынимается из ножен.
Возбужденные и щебечущие женщины встряхнули с волос Эсмилькан сверкающие крупицы соли, надели ей на голову шапочку и помогли закрыть лицо вуалью. Порхая вокруг Эсмилькан, они ни на что не обращали внимания. Между тем Айва, воспользовавшись суетой, проскользнула за спинку дивана, как раз позади того места, где минуту перед этим сидела моя госпожа. Я незаметно двинулся за повитухой и увидел, как та бесшумно сунула нож и ножницы за подушки. Пальцы мои крепче сжали рукоятку кинжала. Защищая честь своей госпожи, я не раз сражался с шайкой разбойников, так мне ли бояться какой-то повитухи, особенно если речь идет о жизни женщины, которая мне дороже всего на свете?
— Левее, левее! — Шепот Сафии, спокойно наблюдавшей, как Эсмилькан пытается откинуться на подушки, заставил меня оцепенеть от ужаса.
Заинтересованная происходящим, Эсмилькан сунула руку под подушку с левой стороны. Там сквозь толстый слой шерсти и плотную ткань рубчатого бархата чувствовалось что-то твердое. Наконец она вытащила руку — в ней был зажат нож.
Снова пожав плечами, Айва уверенно заявила:
— Мальчик. Госпожа наткнулась на нож. А это точная примета, что родится мальчишка.
Господи, так вот что это было! Еще одно безобидное гадание! А мне мерещится бог знает что! И все из-за Сафии!
— Слава Аллаху, точно мальчик! — Среди хора восторженных восклицаний молчание Сафии было особенно заметным. Лицо ее омрачилось, но это было даже не сожаление, а угрюмая безнадежность.
— Слава Аллаху, — вместе со всеми радостно повторила Эсмилькан. — О, Айва, и все-таки мне очень горько оттого, что тебе приходится быть здесь!
— Эсмилькан, дитя мое, почему? — удивилась Нур Бану.
— Потому что ребенок, которого я жду, единственный потомок королевского рода. — Эсмилькан участливо пожала руку дочери Баффо. — Дорогая Сафия, дай мне слово, что очень скоро у моего малыша появится двоюродный братик или сестричка, с которыми он будет играть!
Сафия, к этому времени, наверное, уже потерявшая всякую надежду зачать ребенка, только пожала плечами.
— Если на то будет воля Аллаха, — прошептала она.
Одна из рабынь Нур Бану, Азиза, принялась напевать ту же песенку, что незадолго до этого пела моя госпожа.
Сколько сложено песен о таких, как я, — тысячи?
Мой дом там, где хоронят богов
и вскармливают злых демонов.
Святая земля…
Задворки ада…
— Ах, она мечтает о своем прекрасном принце!
Слова Айвы вернули меня к действительности. Медленно попыхивая трубкой, повитуха с добродушной ухмылкой наблюдала за погрузившейся в свои мысли Сафией. Айва принесла собственный кальян, но я, как ни старался, так и не смог различить запах ее табака — в душной, жаркой комнате смешалось столько ароматов, что это было невозможным.
Резной подоконник приятно гармонировал с общим убранством заново отделанных покоев, а серовато-голубой перламутр, которым были инкрустированы стены, напоминал о море. Окруженный со всех сторон соснами и кипарисами, дом моей госпожи стоял высоко над городом. Отсюда открывался великолепный вид на море с его причудливой россыпью островов, а дальше, на горизонте, окутанные дымкой голубоватого тумана вздымались к небу пики азиатских гор.
Глупо было предполагать, что Сафия надеется увидеть из окна Мурада. Если посмотреть вниз, то можно разглядеть разве что клочок земли в саду около гарема, сплошь покрытый цветущими тюльпанами, давно забывшими, как выглядят мужчины. Я подозревал, что Сафия думает вовсе не о Мураде, но, может быть, просто потому, что сам я никогда не вспоминал о нем.
Лужайку внизу изредка косили косой — тяжелая, зато приятно пахнущая работа. Звуки и запахи, доносящиеся до меня, говорили о наступлении весны, внезапно я вспомнил, как год назад, едва ли не день в день, мы впервые приехали в этот город — Сафия и я. Как-то раз она, поддавшись приливу откровенности, поведала мне, как прошла через это море цветущих тюльпанов, чтобы попасть в «логово зверя» — так она именовала царский гарем — в самый первый раз.
