– Меня моя теперешняя жизнь очень даже устраивает, – не согласилась она.
– Меня тоже. Мне нужна свобода передвижения, которой вы пользуетесь ночью, и надежное убежище на дневное время.
– Это мое убежище. – Она задрожала от ярости. – Наше убежище.
– Только не в ближайшие несколько недель. Пока мы здесь сидим и болтаем, мой человек перевез мои пожитки в ваш дом, а сам устроился в вашей конюшне. Он будет помогать мне и следить, чтобы вы не делали глупостей: к примеру, не попытались сбежать или позвать на помощь.
– О, он само совершенство, – резко сказала Джиллиан. – А чем будете заниматься вы, пока ваш головорез меня караулит?
– Я буду спать в вашем доме, есть вашу пищу и пить ваше вино. – С каждой заявленной им претензией Джиллиан все больше напрягалась. – Я буду говорить вам, когда зажигать свечи, а когда передвигаться в темноте.
Подробное описание того, как он собирается каждую минуту следить за ней, в конце концов, сломило ее показную храбрость, и в глазах Джиллиан блеснула влага.
– Зачем вы это делаете?
– Вы узнаете ровно столько, сколько я пожелаю вам сказать. А сейчас вам лучше не знать ничего.
– Камерон Смит, мне надоело слушать, что для меня будет лучше!
– Тогда прекратите задавать вопросы и делайте, как я велю…
– Нет! Не можете же вы рассчитывать…
Камерон натянул поводья и, когда лошадь остановилась, резко повернувшись, наклонился к Джиллиан, сидевшей в гордой позе с вызывающе сверкающими глазами. Но что с того, что она и впрямь восхитительна, – ему нужна только ее покорность!
– Я рассчитываю на ваше полное и безоговорочное подчинение моей воле! – Камерону хотелось, чтобы его слова звучали жестко и устрашающе, однако, произнося их, он чувствовал себя законченным негодяем.
Джиллиан перебирала пальцами края выреза платья. Черт возьми, опять он за свое!
– Если вы не станете сопротивляться, я вас не трону. – Камерон почувствовал страстное желание снова ощутить шелк ее кожи под своими грубыми руками.
– Напрасный труд. Никакими угрозами или посулами вы не заставите меня подчиняться.
– Неужели?
– Делайте что угодно. – Она расправила плечи. – Я почти всю жизнь боялась то одного, то другого. Вы – это просто… другое. Я готова умереть.
Ее смелость вызвала у него внезапную нежность с примесью горечи. Камерон понимал одно: она невинное создание и не подозревает, до какой низости может опуститься негодяй, которому непременно доставило бы удовольствие лишить девушку невинности и укротить ее либо заставить выполнять то, что ему нужно, при помощи одной лишь ужасной угрозы.
– Если вы будете сопротивляться, мне придется потревожить вашего отца.
– Нет! – Одну руку Джиллиан прижала к губам, а другую протянула к отцу, как бы защищая его. – Вы не можете причинить ему зло. Он… он такой благородный и добрый…
– А еще он сходит с ума. – Жестоко подведя итог ее словам, Камерон взял вожжи и слегка подхлестнул лошадь. – Делайте; что от вас требуют, или я всем расскажу, что ваш отец сумасшедший.
И тут Джиллиан захлестнула ярость, настолько неистовая и неукротимая, что если бы у нее в самом деле был нож, она вонзила бы его не в себя, а в сердце разбойника. От физического насилия можно защититься, и ничего страшного, если бы она в драке получила несколько синяков и шишек, – человеческому телу обычно удается с этим справиться, а вот ущерб, которым угрожает этот самонадеянный улыбающийся мерзавец, может оказаться намного больше.
Джиллиан была весьма осторожна, планируя отъезд из Лондона, и тогда никто не заметил, насколько болен ее отец. Она наняла человека для поиска удобного красивого дома в деревне, вдали от любопытных взглядов, чтобы никто не мог следить за ее отцом, и в то же время поблизости от людей, чтобы отец мог продолжать заниматься медициной, которую так любил, до тех пор, пока будет в состоянии. При этом она вовсе не думала, что тоже полюбит медицину.
– Откуда вы столько знаете о нас?
– Я уже сказал, что следил за вами.
– Но я была очень осторожна…
– Вы с отцом стали в этой местности личностями привычными, поскольку люди здесь не настолько сведущие и искушенные, как в Лондоне. Крестьяне видят, что вы всегда ведете себя скромно, и думают, что все идет без изменений. Точно также зачастую мать не замечает, как быстро вырастает ее ребенок.
– Однако вы шпионили за нами, и наше обычное поведение не ввело вас в заблуждение…
– Верно, на этот раз вы не ошиблись.
Джиллиан пребывала в смятении; ей казалось немыслимым, что она сидит и обсуждает свои сокровенные тайны с абсолютно чужим человеком, который к тому же шпионил за ней. Она обещала отцу, что спрячет его до того, как он превратится в бессмысленную развалину, – именно это когда-то случилось с его отцом.
Теперь Джиллиан приходилось признать, что она не выполнила эту часть обещания. Она никак не ожидала, что, избавившись от лондонских страхов, получит возможность работать помощником у отца, и тем более не осмеливалась потворствовать своей сумасбродной мечте самой стать врачом до тех пор, пока они не обосновались здесь. Лишь почувствовав себя в безопасности, она отважилась начать практиковать вместе с отцом. Даже если бы у нее хватило смелости на такую попытку в Лондоне, свет не позволил бы ей это сделать; здесь же она поняла: случайно родившись женщиной, она тем не менее обладает умом и способностями, необходимыми для того, чтобы заниматься тем, чем хочет.
Джиллиан получала удовольствие от своей работы, а когда со временем отцу стало хуже, утешала себя тем, что ей пока удается скрывать его болезнь. Теперь же ее секрет стал доступен постороннему. Она нарушила клятву только потому, что перспектива укрыться за каменными стенами дома и провести остаток дней безымянной сиделкой приводила ее в отчаяние. Когда именно безопасность и уверенность в том, что завтрашний день будет точно таким же, как вчерашний, потеряли для нее свою привлекательность? Она всегда знала, что нетерпение приводит к беде, всю жизнь избегала малейшего риска, и вот все рухнуло…
Несколько лет живя уединенно в деревенском доме, Джиллиан постоянно знакомилась с округой и ближайшими деревнями, пока все здесь не стало ей привычным, как утварь на собственной кухне. Должно быть, это усыпило ее осторожность, успокоило и позволило забыть о необходимости терпеть. Она чувствовала себя в безопасности, была уверена, что никто извне не сможет омрачить ее существование, наподобие того, как был разрушен мир вокруг, когда убили ее мать. Как она могла забыть, чьей дочерью была, какие пагубные пристрастия спали в ней? И не намеренно ли она не замечала тревожные признаки, также как делала вид, что не замечает угасание отца?
– Отчего я ни разу не заметила вас? – прошептала она.
– В последнее время, Джиллиан, – губы Камерона скривились в довольной усмешке, – мы все чувствуем, как чьи-то враждебные глаза постоянно за нами наблюдают. Поэтому трудно определить, где действительно нам грозит опасность, а где просто тревожит смутное неприятное ощущение. Кто бы мог подумать, – добавил он тихо, – что свободные люди в Англии окажутся в таком ужасном положении?
