— Куда прикажете следовать? — весело спросил он.
— За мной, — бесстрастно ответил камердинер.
— Простите, доктор, но пистолет я вынужден оставить себе, — засовывая «кухенрейтер» под подушку, обернулся к Гуфеланду Кекин. — Сия машинка в неопытных руках может причинить более бед, нежели защитить вас. Не возражаете?
Доктор молчал.
— Вот и славно, — сказал Нафанаил Филиппович, — благодарю вас. А теперь, господин гофмаршал, — обернулся Кекин к камердинеру графа, — ведите меня к его сиятельству.
3
Эта дорога казалась нескончаемой. В пути они были уже целый месяц, и однообразные пейзажи за окнами дормеза до того опостылели Натали, что она велела закрыть их темными шторками. Августе Карловне Блосфельд, которую в качестве компаньонки и приживалки Наталия Платоновна как бы унаследовала от своей покойной матушки, и вовсе было худо. Ее постоянно тошнило, и дормез то и дело был вынужден останавливаться, дабы выпустить тетушку, как звала ее Натали, в ближайшие кусты для выпоражнивания и без того уже пустого желудка. Частые остановки дормеза выводили графа из себя, вынужденного также останавливать карету, что, конечно, умаляло скорость их продвижения. А недалеко от перевоза через реку Суру, во время очередной остановки, он не выдержал и воскликнул в сердцах:
— Так мы его никогда не догоним!
Натали знала, о ком идет речь. О Нафанаиле Филипповиче Кекине, отставном поручике лейб-гвардии кирасирского полка, сочинителе стихов и несчастном влюбленном, потерявшем даму своего сердца. Это рассказал ей папенька с ее собственных слов, кои она, как уверял он, сама ему говорила во время одного из своих утренних ясновидений. Еще он уверял, что только этот Кекин и может помочь ей в ее болезни. Об этом будто бы тоже поведала папеньке она. И не верить ему никак не можно, ибо не было еще такого случая во всей ее жизни, когда он солгал бы ей. Да и зачем?
Но разве она больна? Она не чувствует этого. Напротив, даже эта долгая дорога не смогла навеять на нее обычную меланхолическую грусть, которой она когда-то была подвержена. К примеру, сейчас, прямо в сию секунду она может вскочить с этой надоевшей постели, выбраться из дормеза и побежать наперегонки с лошадьми. И еще неизвестно, кто прибежит к перевозу первым. Ну разве такое под силу больным? И кто такой этот отставной поручик? Разве он доктор? Профессор медицины? Земский лекарь или на худой конец, знахарь-травник и составитель микстур? Вовсе нет. Тогда почему они должны его догонять, а потом упрашивать поехать с ними? Чем он может ей помочь? Сочинением виршей, которых она терпеть не может? Рассказами о военных походах, где он, конечно, будет представлять себя героем, без подвигов коего французов и поляков было бы ни за что не одолеть? Или излечение будет происходить только посредством одного его близкого присутствия?
Тетушка вернулась сине-зеленая лицом и забилась в угол. Дормез тронулся, Августа Карловна охнула и закрыла глаза. Верно, ехать с закрытыми глазами ей было легче, а может, она просто не хотела смотреть на горничных, Парашку и Анфиску, сидящих в ногах графини и безостановочно перешептывающихся между собой. Вот этих не брала никакая дорога, и, похоже, сие обстоятельство крайне раздражало тетушку. Время от времени, когда они, увлекшись своей болтовней, слишком уж громко начинали говорить, она, не смея в присутствии Наталии Платоновны сделать им замечание, открывала свои круглые рыбьи глаза и строго смотрела на расходившихся девок, очевидно мысленно приказывая им заткнуться. Встретившись с ее взглядом, горничные на время замолкали, переходили на шепот или давились до слез в беззвучном смехе, ибо без смеха и слез смотреть на Августу Карловну было невозможно. С закрытыми глазами было еще куда ни шло, и лицо тетушки напоминало просто испорченный кусок буженины под цветастым чепцом. Но когда она открывала глаза с пожелтевшими белками, то сочетание синего, зеленого и желтого цветов на ее лице могло привести в состояние нервического смеха кого угодно. На сей раз, посмотрев на вернувшуюся из кустов тетушку, не удержавшись, прыснула в кулачок и Натали. Горничные, распираемые смехом, захохотали во все горло, после чего Августа Карловна обратила свой осуждающий взор уже на графиню.
«Это вы надо мной?» — вопрошал ее взгляд.
Графиня сделала брови домиком.
«Что вы, тетушка, конечно, нет, — взглядом на взгляд ответила она. — Это я так, о своем. О девичьем. А что до горничных, так то девки глупые, чего с них взять?»
У перевоза кареты встали. Натали раздвинула оконную шторку, растворила окно.
— Как это отказался? — услышала она недовольный голос отца. — Вы сказали, кто просит его ехать медленнее?
— Сказал, ваше сиятельство, — послышался голос Эмилия Федоровича, настороживший Августу Карловну. Она даже открыла глаза и подалась из своего угла поближе к окну.
— И что?
— Он ответил, что ему до вас нет никакого дела и он сам волен выбирать, как ехать и куда ехать…
— А он, верно, вольтерьянец, этот ваш отставной поручик, — нездоровым голосом заметила Августа Карловна, заочно обиженная на Кекина за его своеволие. Виданное ли дело: не выполнить просьбу самого графа Волоцкого? И как трудно, очевидно, пришлось ее сыну, разговаривающему с этим мужланом!
— Он вовсе не мой, тетушка, — недовольно заметила ей Натали.
— Да как же не ваш, если каждое утро вот уже в течение месяца вы говорите только о нем, — пробурчала Августа Карловна, перебираясь обратно в свой угол. — Он у вас и красавец, и чистейшей души человек, а посмотрите, как он пренебрежительно отозвался о вашем отце: мол, до него у меня нет никакого дела. И это о тайном советнике и статс-секретаре самого государя императора!
— Бывшем статс-секретаре…
— Это мало меняет дело, — продолжала бурчать Августа Карловна из своего угла, — и говорит только об одном: у этого отставного поручика нет никакого уважения к чинам и людям, старшим его по возрасту. Вольтерьянец, определенно вольтерьянец.
Переправа отняла более двух часов. Сначала на паром погрузился громоздкий дормез, занявший все место, затем паромщик вернулся за каретой графа.
Когда паром уже миновал середину реки, Натали, немного дувшаяся на тетушку, выглянула в растворенное окно. Ветер, налетевший с реки, растрепал ее волосы. Поправляя их, она опустила взор и увидела на дощатом настиле возле колес дормеза стайку воробьев. Среди них выделялся один, нахальный и тощий, чвыркающий громче всех и постоянно затевающий драку то с одним, то с другим из своих товарищей.
«Такой же ершистый и задиристый, как корнет Аристов», — подумала вдруг Натали. Мысль эта, молнией промелькнувшая в ее голове, все же успела вызвать у графини недоумение. Отсев от окна, она откинулась на подушки и стала перебирать в голове всех своих знакомых. Корнета Аристова среди них не было…
4
Граф Волоцкий со своей челядью занимал все семь нумеров второго этажа. Когда старый камердинер, постучав в одну из комнат, провозгласил имя отставного поручика, из нее послышалось негромкое:
