— Послушай, Хэл, я не для того проделал такой длинный путь, чтобы нарушить свое обещание. Я дал Изабелле слово, что буду с ней танцевать, и сдержу сбое слово.
— Но…
— Нет. — И затем, прежде, чем Генри успел возобновить разговор о поклонниках Изабеллы и их всевозможных предложениях подкупа, Джеймс стал расспрашивать его об остальных членах семьи.
— У всех все в порядке, все прекрасно, — сообщил Генри. — Не понимаю, почему ты беспокоишься. Ведь мама наверняка написала тебе то же самое в своем последнем письме.
— Верно, — признал Джеймс с усмешкой, — но я не вполне уверен, что она сообщила обо всех важных событиях. Думаю, твоя мать способна на пятнадцати страницах изложить содержание «Отелло», но при этом забыть упомянуть в письме, что ваш дом сгорел или что ваш дворецкий подхватил чуму.
Генри расхохотался:
— Насколько мне известно, ничего подобного не случалось. Уэстон-Мэнор стоит невредим, и Колдуэлл пребывает в добром здравии. Что касается «Отелло» — это тот хам, верно?
— Мавр, — поправил Джеймс. — Впрочем, мужчину, который задушил свою жену, иначе как негодяем не назовешь.
— Э-э-э?
Джеймс открыл рот, чтобы объяснить, но Генри затряс головой и поднял руки:
— Не трудись.
Джеймс все еще улыбался, когда они оба вышли из клуба и неспешно направились в сторону его городского фамильного особняка. Деда скорее всего не было дома, поскольку он редко покидал Шеффилд-Парк. Да это и к лучшему, если учесть, что, как показали несколько последних лет, проведенных в Ирландии, Джеймс не имел ни малейшего желания находиться в одной стране с графом, не говоря уже о том, чтобы жить с ним в одном доме.
Когда они подошли к особняку, Джеймс повернулся к Генри, продолжавшему путь в свое холостяцкое жилище, и вдруг обнаружил, что ему очень не хочется расставаться с лучшим другом.
— Значит, увидимся завтра на балу?
Генри с воодушевлением кивнул:
— В связи с этим балом и твоим возвращением домой мама будет в таком смятении, что у нее не останется времени читать мне нотации. — Генри, к удивлению Джеймса, крепко обнял его, едва не сломав ему ребра. — Хорошо, что ты опять дома, — добавил он.
— Хорошо, что я опять дома, — машинально ответил Джеймс. И только глядя вслед лучшему другу, удалявшемуся по улице, он по-настоящему осознал, до чего же это верно. — Хорошо, что я опять дома, — повторил он еле слышно.
Городской особняк Уэстонов, Лондон
Вечер следующего дня
Изабелла взволнованно мерила шагами свою спальню, время от времени останавливаясь, чтобы посмотреть в высокое, в полный рост, свое отражение в зеркале и убедиться, что она выглядит наилучшим образом. На ней было свободное легкое платье из белого батиста, стянутое под грудью лентой из аквамаринового шелка в тон ее глазам. Лента была завязана позади двойным бантом, концы которого свисали до самого шлейфа. Вырез платья и обшлага коротких рукавов с буфами были отделаны изысканными алансонскими кружевами.
Волосы ее, уложенные свободными локонами назад, удерживал белый атласный обруч, украшенный жемчужинами и атласными розочками. Ансамбль завершали две нити жемчужного ожерелья — подарок родителей ко дню ее рождения. В общем, Иззи осталась довольна.
Правда, ей хотелось бы, чтобы вырез платья был слегка глубже, но мать категорически возражала. Девушке не хотелось скрывать свои прелести, ей это казалось несправедливым. Пощипывать щеки не было необходимости. Стоило ей подумать о том, что она наконец-то увидится с Джеймсом, как на щеках у нее появлялся румянец.
Пять лет! Она не виделась с ним пять долгих лет. Целую вечность. Сначала европейский тур, рассчитанный на год, растянулся на два. Затем Джеймс уехал в Ирландию, чтобы заняться собственностью, унаследованной от матери. Изабелла узнала от Генри, что Джеймс превращает свое поместье в приют для обездоленных детей. Благородное дело, без сомнения, заставившее ее полюбить его еще сильнее. Какой же он добрый и щедрый! Однако Изабелле не хотелось, чтобы он задерживался вдалеке так долго.
Но теперь он вернулся домой — и все благодаря тому, что она предусмотрительно позаботилась взять с него то обещание. Настало время познакомить Джеймса Шеффилда с новой, улучшенной и повзрослевшей Изабеллой Уэстон, чтобы осуществились ее надежды и дело, сдвинувшись с мертвой точки, завершилось тем, что остаток своей жизни они проведут вместе. И чем скорее, тем лучше. Вот почему она собиралась заставить Джеймса Шеффилда влюбиться в нее на балу без памяти. И если ей придется воспользоваться некоторыми сомнительными тактическими приемами убеждения…
Ну, к примеру, она не прочь была затащить его в какой-нибудь альков и поцелуем свести с ума. Правда, она понятия не имела, как нужно целовать, чтобы мужчина потерял разум, но в романах это всегда срабатывало. Никто не сможет осудить ее за то, что она бросится ему в объятия, стремясь завоевать его благосклонность. Он всегда был слишком красив — себе на беду. Стоило Изабелле взглянуть на него, и сердце ее начинало бешено колотиться.
О, как ей хотелось незаметно выскользнуть из комнаты и отправиться на его поиски! Но ее строго предупредили — не под страхом смерти, конечно, но под страхом чего-то, как обещала мама, в высшей степени неприятного — не покидать комнату до тех пор, пока не подготовят ее так называемый торжественный выход. Иззи подозревала, что эта «торжественность» обернется для нее разочарованием и досадой.
Она ощутила противный спазм в животе, представив себе, что вскоре ей предстоит приседать в реверансах и спускаться по длинной парадной лестнице — под пристальными испытующими взглядами всех присутствующих — одетой в пышное платье со шлейфом, о который определенно можно споткнуться, и в туфлях на каблуках, которые наверняка запутаются в вышеупомянутом шлейфе.
Легкий ужин, который ей пришлось съесть перед одеванием, застрял у нее в желудке, и ее внезапно бросило в жар. Изабелла закрыла глаза и представила себе, как она, споткнувшись о вторую ступеньку, кубарем скатывается с лестницы и падает у подножия.
Иззи искренне надеялась, что сломает при этом шею. Это гораздо предпочтительнее, чем необходимость подняться и предстать перед окружающими.
Она может с этим справиться, успокоила себя Иззи. Ведь ей удалось достойно выглядеть, когда ее представляли королеве Шарлотте. Предполагалось, что сегодняшний вечер будет приятным. И он будет таким, если только она не оскандалится.
Иззи жалела, что с ней нет сестры Оливии. Та отвлекла бы ее, приободрила. Но теперь, когда она официально выходила в свет, Изабелле предоставили отдельную комнату. Иззи попробовала было пожаловаться родителям, что при таком перемещении Ливви гоже получает отдельную комнату — причем немного просторнее той, которую отвели Изабелле, — а ведь дебют Оливии состоится не раньше, чем через год.
Это была роковая ошибка. Мама почти целый час отчитывала ее, указывая на горькую судьбу всех голодающих детей в Англии, которые были бы рады разделить даже чулан для прислуги с дюжиной других ребятишек, только бы получить крышу над головой. Иззи считала, что чулан для прислуги мог бы вместить не больше шести или семи даже самых истощенных детей, но она решила воздержаться от замечаний. В конце концов, она все поняла.
