— Насколько мне известно, он с друзьями устроил пирушку на лодке, упал за борт и ударился головой. Вскрытие показало, что ничего, кроме виски, он не принимал. А если пьянство считать преступлением, так выйдет, что наш город буквально кишит уголовниками. — Несмотря на то что всего несколько минут назад сама была во власти отрицательных эмоций в отношении одного из Харрисов, Рейчел сочла необходимым изложить официальную версию происшедшего с родственником Джонни, хотя особого смысла в этом не было.
Как и все в городе, она была в курсе тех сплетен, что ходили вокруг гибели Грейди Харриса. Беда в том, что никто так толком и не знал, какова доля правды в этих досужих вымыслах. Впрочем, это не являлось препятствием к тому, чтобы с удовольствием пересказывать пикантные подробности инцидента. Сплетни были стержнем жизни Тейлорвилла. Без них добрая половина горожан просто вымерла бы.
Хотя справедливости ради Рейчел была вынуждена признать, что в словах Пэм и миссис Эштон присутствовала немалая доля истины. Семейство Харрисов нельзя было отнести к категории благополучных и вызывающих симпатии. Собственно, Рейчел и не оспаривала этот факт. Ее единственным желанием было предоставить юноше — впрочем, нет, теперь уже мужчине — еще один шанс, которого он, как ей казалось, заслужил. Она вовсе не пыталась идеализировать Джонни Харриса. Просто чувствовала, что к убийству Мэрибет Эдвардс он не причастен и отсидел ни за что.
— Вилли Харрис тоже наплодил детей. Я слышала, ему удалось наследить даже в Перритауне. — Последнюю сплетню Пэм выдала почти шепотом. Подобная таинственность была не случайна: дело в том, что Перритаун представлял собой негритянское гетто, расположенное на окраине города. Хотя закон и провозглашал равенство и почти все жители Тейлорвилла на словах являлись ярыми противниками расизма в любых его проявлениях, реальность была такова, что черные все-таки держались особняком и старались не покидать пределов своего анклава.
— Ну, куда хватили! Это уж, помилуйте, чересчур! Не верю! — Миссис Эштон, судя но всему, была шокирована столь гнусным поклепом на отца Джонни.
— Говорю то, что слышала.
— С вас тридцать семь шестьдесят два, мисс Грант.
— Что?
Бетти Николс терпеливо повторила итоговую сумму. Встрепенувшись, Рейчел заполнила чек и передала его кассирше. В Тейлорвилле все друг друга знали. Бетти была бывшей ученицей Рейчел, так что необходимости в предъявлении какого-либо документа, удостоверяющего личность покупателя, не возникло. Весь город знал, что чеки Грантов можно смело принимать к оплате, и в то же время ни один торговец не рискнул бы принять чек от Харрисов.
Таков был Тейлорвилл.
— До свидания, миссис Эштон. До свидания, Пэм. — Рейчел подхватила пакеты с покупками и направилась к выходу.
— Постой, Рейчел! — бросила ей вдогонку миссис Эштон.
Пэм тоже что-то крикнула, но Рейчел уже была в дверях, так что обращенных к ней возгласов услышать не могла. Да и вряд ли хотела этого.
По дороге домой она вдруг подумала о том, что еще никогда в жизни не чувствовала себя такой разбитой. Возможно, виной всему была жара. А может, сказывалось давление тяжкой ноши, которую она на себя взвалила, встав на защиту Джонни Харриса.
Ее сумочка лежала рядом на пассажирском сиденье. Рейчел потянулась к ней и достала баночку с аспирином, который всегда носила с собой. Открыть ее, не отрываясь от руля, было не так-то просто, но Рейчел все-таки удался этот трюк, и наконец две спасительные таблетки оказались во рту.
«…Вот мое послание миру, мне таких писем никто не писал…»
В памяти вдруг всплыли строки, написанные Эмили Дикинсон. Рейчел всегда любила поэзию, но в последнее время именно эти строчки стали своеобразным лейтмотивом ее существования. Их выплеснула такая же одинокая душа, томящаяся в темнице обыденности. Как Эмили Дикинсон, Рейчел все чаще ловила себя на том, что ей хочется большего, хотя и трудно было выразить, чего именно. Ей вдруг стало болезненно одиноко, и это невзирая на то что недостатка в друзьях и общении она никогда не испытывала. К сожалению, никого из тех, кого она знала, нельзя было назвать «родственной душой».
С течением лет Рейчел все яснее осознавала, что Тейлорвилл — не ее город. Она была чужой в своей семье, среди соседей, коллег, учеников. Читала все, что попадалось под руку: романы и пьесы, мемуары и поэзию, газеты, журналы, надписи на коробках. Ее мать и сестра читали кулинарные книги и журналы мод. Отец — «Бизнес уик» и «Спортс иллюстрейтед». Рейчел никогда не скучала в одиночестве. Честно говоря, она даже предпочитала свое собственное общество чьему бы то ни было. Родные, наоборот, любили шумные компании. Рейчел писала стихи и мечтала, что когда-нибудь их опубликуют.
В семье снисходительно посмеивались над ее творчеством.
И все равно она любила своих родных не меньше, чем они ее.
Частенько Рейчел вспоминала историю гадкого утенка. Как она ни старалась походить на других — а ее старательности можно было позавидовать, — все равно ничего не получалось. В конце концов она научилась притворяться такой, как все. Жить стало легче, да и задача-то, в общем, оказалась несложной. Требовалось лишь побольше помалкивать, держать при себе свои мысли и чувства.
Рейчел испытала некоторое облегчение, когда наконец въехала в обозначенные массивными каменными колоннами ворота раскинувшейся на двухстах пятидесяти акрах фермы Уолнат-Гроув — родового гнезда вот уже нескольких поколений Грантов. Головная боль отступила. Возвращение домой всегда действовало на Рейчел благотворно. Она любила этот несуразный вековой давности дом, в котором родилась и выросла. Любила длинную подъездную аллею, петляющую меж раскидистых дубов и кленов, которую только лет десять назад удосужились вымостить булыжником. Любила цветущий кроваво-красный дерн и багрянку, весной превращавшие сад в страну чудес; персиковые деревья, щедро одаривавшие своими сочными плодами; густой орешник, усыпанный осенью твердыми зелеными шариками, которые потом оборачивались орехами и их можно было грызть долгими зимними вечерами. Любила лошадей, которые безмятежно щипали траву на огороженных деревянными заборами полях за домом. Любила амбар, построенный еще прадедом и его тестем, и три пруда, и леса, обступавшие ферму со всех сторон. Любила старомодное крыльцо, прилепившееся к боковой стене дома, под ним она обычно ставила свой автомобиль. Любила облупившуюся белую краску, под которой проглядывал нежно-розовый кирпич стен, любила красный цвет кровли, венчавшей три с половиной этажа дома. Широкую веранду с ее толстыми белыми колоннами, придававшими особое величие фасаду дома; выложенную камнем тропинку, ведущую на задний двор. По этой тропинке она сейчас и направилась с охапкой покупок, впитывая в себя любимые пейзажи, ароматы, звуки родного дома, которые успокаивали издерганные нервы. Как всегда, возвращение домой было в радость.
— Ты купила свиные отбивные? Отец их просил, ты не забыла? — донесся из кухни раздраженный, как это часто бывало в последнее время, голос Элизабет Грант, матери Рейчел.
