– Тысяча извинений, сэр, – сокрушенно поклонился негр и сначала выдвинул стул для дамы (на вид лет тридцать, очень бледная, очень худая, но глазки миленькие; трехъярусная шляпа на манер Пизанской башни с искусственными фруктами, кружавчиками, ленточками и прочей подобной дребеденью, включая стеклянноглазое чучело птички на проволочной ветке), а потом и для ее спутника (здоровенный носище, растрепанная шевелюра, а разодет, как принц, собравший в оперу). Оссинингу они оба сразу не понравились, но потом он вспомнил, что к богатым людям нужно быть снисходительнее, и немного смягчился.
– Добрый вечер, – сказал он первым.
Чарли и сам выглядел хоть куда: синий саржевый костюм, возможно, малость поистерся, но зато сорочку в белорозовую полоску он надел всего в третий или четвертый раз, а манжеты и воротничок вообще были куплены только нынешним утром.
Дама улыбнулась. Зубки у нее тоже оказались премиленькие. И губки.
– Добрый, – пробормотал мужчина, отпихивая карту вин, словно это была дохлая крыса. Меню он отложил, даже не раскрыв.
Потом смерил Чарли чуть косящим взглядом, задержал его на секунду дольше положенного и широко улыбнулся. Внезапно из-под стола взметнулась костлявая пятерня на тощем запястье. Чарли испуганно ответил на рукопожатие.
– Уилл Лайтбоди, – сказал чудик, и теперь его голос был уже не вялым, а полным неуемного энтузиазма.
Чарли назвался, высвободил руку и повернулся к женщине.
– Мистер Оссининг, познакомьтесь – это моя жена Элеонора, – представил Уилл, голос у него определенно был странный, какой-то гулкий, словно из колодца.
Монументальная шляпа слегка качнулась, насмешливые глаза прошлись по лицу Чарли, и дама произнесла стандартное приветствие.
Повисла пауза. Элеонора изучала меню, Уилл ни к селу ни к городу скалил зубы – тридцатилетний мальчуган, увлеченный новой игрой. Похоже, малый немножко не в себе, вот к какому выводу приходил Чарли.
– Устрицы, – вдруг произнес Уилл.
Элеонора оторвалась от меню.
Чарли посмотрел на полдюжины еще целехоньких устриц, потом на лошадиную улыбку Уилла.
– Да, голубые. Очень вкусные, просто объеденье. Не угодно ли попробовать?
Улыбки как не бывало. Нижняя губа Уилла задрожала, а сам он отвернулся к окну. На сей раз молчание нарушила Элеонора.
– У него желудок, – объяснила она.
Ах вот что, желудок. Чарли не сразу придумал, как отреагировать. Выразить сочувствие? Удивление? Разразиться речью об исключительной пользе устриц для пищеварительной системы?
Он тоскливо смотрел на блюдо с оставшимися устрицами – чтобы расправиться с ними, требовалось срочно разрядить атмосферу.
– Расстройство? – спросил Чарли.
– Я не спал три недели, – отозвался Уилл, теребя меню и нервно постукивая ногой под столом.
Лишенное улыбки, его лицо как-то вдруг вытянулось, глаза ввалились, скулы заострились. Действительно, краше в гроб кладут.
– Да что вы говорите? – Чарли переводил взгляд с мужа на жену. Глазки у нее, конечно, были миленькие, но они уже не светились насмешливым блеском. – Целых три недели?
Уилл печально кивнул.
– Увы. Я лежу в кровати, смотрю в потолок, а мой желудок бурлит, как паровой котел. И у меня начинаются видения… – Он наклонился к Чарли. – Пироги, апельсины, бифштексы – все с руками и ногами, пляшут по комнате и смеются надо мной. Представляете?
Слава богу, Чарли не пришлось отвечать на этот бред. Его спас подлетевший официант. Он изогнулся, держа в руках блокнот:
– Что будете заказывать? Сэр? Мадам?
За окном наступала ночь, серое мертвое небо нависло над серым мертвым ландшафтом, тени сгустились, деревья почти исчезли в темноте, река превратилась в поблескивающую черную ленту. Чарли вдруг увидел в окне свое отражение – голодный молодой мужчина в несколько поношенном синем костюме сгорбился над блюдом с устрицами. Воспользовавшись паузой, Чарли поспешно заглотил устрицу, осушил бокал и снова наполнил его до краев. Прикосновение к холодному горлышку бутылки подействовало успокаивающе.
– Мне суп, – сказала Элеонора, – луковый суп.
– Да, мэм.
– Но только не на мясном и не на курином бульоне. – Голос ее предостерегающе зазвенел, и официант с готовностью откликнулся:
– Ни в коем случае, мэм, бульон исключительно овощной.
– Очень хорошо. Так, ни одной подходящей закуски. Тогда принесите мне просто овощи, хорошо? У вас есть сырые овощи?
На официанта было жалко смотреть. Он переминался с ноги на ногу. Его накрахмаленная курточка слепила глаза своим белоснежным сиянием.
– У нас все самое лучшее и самое свежее, уверяю вас, – запинаясь, проговорил он. – Я узнаю у шефа. – Поглядев себе под ноги, словно в поисках спасительной идеи, бедняга добавил: – Сегодня отличный салат из огурцов.
Элеонора тяжело вздохнула.
– Ну ладно. Пусть будет салат из огурцов. И стакан воды. – Протягивая официанту меню, она вспомнила еще кое-что. – Да! Принесите отрубей. Посыпать салат.
– Отрубей? – оторопело переспросил официант. – Я спрошу у шефа, мэм.
– Ну ладно, не нужно. – Элеонора снова вздохнула. – Просто суп и салат.
На лице официанта отразилось явное облегчение. Он взял у нее меню и, склонившись еще ниже, выжидательно взглянул на перекошенную физиономию Уилла Лайт-боди.
– Что угодно мистеру?
Подцепляя следующую устрицу, Чарли заметил в косоватых глазах соседа по столу самую настоящую панику. Уилл равнодушно махнул рукой, словно совсем не есть сюда пришел и они сидели не в вагоне-ресторане экспресса «XX век лимитед», славящемся своей изысканнейшей кухней и великолепным обслуживанием.
– Ничего. Разве что тост.
– Тост, сэр?
– Тост.
В наступившем молчании официант обдумывал услышанное. Это была эпоха энергичного и обильного поглощения пищи, эпоха обедов с двенадцатью переменами блюд, эпоха супов, соусов, подливок, на горячее три мясных блюда плюс одно рыбное, а уж вина и подавно изливались неистовым каскадом – шерри, кларет, портвейн, рейнское, мозельское, – ну и, само собой, бесконечное разнообразие высококалорийных десертов. На кухне есть и мясо на ребрышках, и жареные гуси, и оленьи отбивные; повара остервенело вскрывают раковины с устрицами и разделывают осетров; официанты снуют тудасюда между столами, шатаясь под тяжестью нагруженных подносов – а этот заказывает тост!
Молчание затягивалось, и Чарли поймал себя на том, что вслушивается в перестук колес. За соседним столиком сидели дама, кутавшаяся в меха, и пожилой мужчина с пышнейшими усами. Старик что-то пророкотал приглушенным басом, и дама рассмеялась серебристым переливчатым смехом.
– Э-э, как мистер прикажет его приготовить?
