Сидя на бетонной скамейке, Палмер осознал, что его детские мечты были довольно скучны. Хэнли тоже говорил ему об этом и безжалостно его высмеивал. Заглянув в прошлое, Палмер понял теперь, как комично было желание маленького мальчика стать политическим деятелем. С таким же успехом он мог бы мечтать стать инженером канализационных систем или подсчитывать в страховой компании убытки.
Но он, конечно, так и не осуществил ничего из того, о чем мечтал. Он не стал изучать ни медицину, ни право. А вместо этого, получив лишь звание бакалавра гуманитарных наук, поступил, как ему велели. Дети банкиров обычно становятся банкирами. Слишком многое нужно было поставить на карту, чтобы позволить им свободно распорядиться своей судьбой. Они могли бы и не выбрать профессию банкира. Тогда отцу пришлось бы вручить свое преумноженное состояние чужаку. Нет, родная кровь дороже денег.
Палмер медленно поднялся на ноги, вдруг состарившись и ослабев, как та женщина, что с трудом выбиралась из пикапа.
Никому нет до тебя дела, повторил про себя Палмер. Вдруг наступает день, когда ты чувствуешь, что все кончено, что ты перевалил вершину, что не осталось времени на то, что ты когда-то запланировал, не осталось времени стать тем, кем ты хотел быть.
Он пошел назад. Он сильно замерз, до дрожи в подбородке, того и гляди начнет клацать зубами.
Он резко оборвал сам себя — разворчался не в меру. Прислонившись к нетесаной деревянной стене, он пытался убедить себя, что он все же стал тем, кем хотел быть. Разве можно сомневаться, например, что он чертовски преуспел; по крайней мере, в глазах окружающих? Во всей стране не было банка крупнее ЮБТК, он возглавлял его, и ему не шестьдесят или шестьдесят пять лет, а всего-то сорок шесть, черт побери!
Добиться чего-то стоящего вот в чем успех. Уйти из этого мира, как ни банальна эта фраза, внеся свой вклад в его совершенствование, вот в чем успех. Оставить после себя память, чтобы тебя вспоминали с удовольствием, или с удивлением, или с радостью, вот в чем успех.
Но суметь незаметно прожить жизнь, сохранив свою шкуру, дыша порами, рот — на замке, этакий образчик современного представителя какого-нибудь солидного учреждения, — это не успех. Это дешевка. И такой человек покидает мир, не оставив в нем никакого следа, о нем не скажут, мол, некто, по имени Палмер, прожил жизнь и навсегда останется в памяти людей.
Палмер принялся бесцельно бродить по лабиринту оранжерей. Он знал, что ищет не Эдис, не Джерри, не контору. И не славу. И не молодость.
Он сам не знал, чего он ищет. Но то, чего ему не хватало, казалось, сжимало сердце, превращая его в черный шишковатый нарост.
Он бродил из помещения в помещение. Позади него не раздавалось ни звука, а ему мерещились чьи-то шаги, которые следуют за ним, — нечто неживое и враждебное.
Через двадцать лет, думал Палмер, я, наверно, умру. Уж через двадцать пять — это точно. А пока я жив, в чем же смысл жизни?
Глава четвертая
Гарри Клэмен говорил себе, что заниматься бизнесом в Нью-Йорке дело хлопотное, не говоря уж о профсоюзах, политиканах и ганефах.[3]И, ко всему прочему, как бы ни складывались дела, с тебя непременно сдерут шкуру чиновники из министерства торговли.
Они все крепко спали, когда он уходил из дома. Жили в квартире из десяти комнат в том здании на Парк-авеню, которое его компания построила несколько лет назад, в самом начале семидесятых. Выехал пораньше, чтобы не застрять в пробке: в субботу утром на Лонг-Айленд ехало много народу, — но уже час спустя Гарри в его «тандерберде» с обеих сторон стиснули другие машины; они застряли на шоссе Лонг-Айленд между тридцать шестым и тридцать седьмым участками.
Гарри усмехнулся, взглянул на дорожный знак с надписью: «Скорость не более 55 миль». Потом взгляд его задержался на индивидуальных коттеджах, стоящих особняком друг от друга, в несколько рядов подряд, которые почти вплотную подступили к шоссе.
Люди, вырастающие в этих домах, подумал Гарри, умирают очень рано.
Он вздрогнул, сообразив, что ведь он сам построил эти дома лет десять назад. Он поморщился и перевел взгляд на три ряда застывших автомобилей, на крышах которых сияло яркое солнце.
Гарри включил радио и во второй раз услышал сообщение из полицейского вертолета о движении транспорта: «На скоростной трассе движение средней плотности, местами очень насыщенное, но пробок нет».
— Еще один ганеф, — пробормотал Гарри вслух, выключая радио.
Мартовское солнце пригревало, он плотно закрыл, как и все тут, окна, чтобы внутрь не проникали выхлопные газы и пыль, так что в кабине было душно. У Гарри выступили крупные капли пота на лбу. Даже волосы, аккуратно зачесанные назад, на висках взмокли.
Он машинально протер лоб и волосы большим чистым платком. Гарри был довольно тучным и привык к тому, что часто потел. И привычка вытирать лоб редко отвлекала его, — так и в этот раз. Он даже не успел подумать, что можно включить в машине кондиционер. Вечно ему приходилось решать трудные задачки. Но такой он не припоминал, к тому же она требовала немедленных действий. Момент был не из легких.
Человек в машине за ним резко нажал на клаксон. Гарри вздрогнул, потом увидел, что впереди него в пробке образовался просвет расстоянием в две машины. Он совершил самый чудовищный проступок для попавшего в пробку автомобилиста. Он допустил разрыв в веренице.
Гарри отпустил педаль тормоза, и «тандерберд» медленно, мучительно пополз вперед. Обезумевшие от ожидания водители сзади принялись кричать и сигналить. Он, не теряя самообладания, повернулся назад и свирепо посмотрел на них.
— Гудите, ганефы, гудите! А когда гудеть надоест, можете «дворниками» поиграть.
Он отвернулся, посмотрел на часы на приборной доске и взял трубку телефона, вмонтированного под пепельницей. Где-то впереди пробка рассосалась, и машины начали двигаться.
— «Клэмен компани» слушает. Доброе утро.
— Гарриетта, это мистер Клэмен. Соедини меня с административно-хозяйственным отделом.
— Простите, мистер Клэмен. В отделе еще никого нет.
— А где Хили?
— Он только что позвонил и сказал, что болен.
— А Шварц?
— В эту субботу у него выходной.
Гарри помолчал.
— Скажи-ка, разве жизнь в наших домах замирает по субботам? Разве у наших жильцов прорывает трубы, засоряет туалеты и выбивает пробки только в будни?
— Простите, мистер Клэмен. Я могла бы…
— Ты могла бы позвонить Хили домой и сказать ему, чтобы он связался со мной по телефону.
Гарри швырнул трубку. Движение на дороге возобновилось. Стрелка спидометра в «тандерберде» поползла вверх, пока не остановилась на скорости пять миль в час.
