В картотеке Фьяммы было почти столько историй, сколько женщин обитало в Гармендии-дель-Вьенто. У нее уже не хватало сил. Иногда ей приходилось работать без обеда, чтобы помочь в каком-то срочном случае. В последнее время кривая разводов резко поползла вверх. Это было похоже на эпидемию. И коснулось даже самых близких друзей: Альберта и Антонио были на грани развода.
Однажды во время ужина Фьямма стала свидетельницей прямо-таки кафкианской ссоры между ними. Началось все с шутки: Антонио положил ногу на ногу, брючина поднялась, и между нею и носком обнажилась икра. Антонио заявил, что не понимает, как может его жена покупать ему такие короткие носки, что она его на смех выставляет. Он попросил Мартина показать свои носки, и тот показал. Фьямма не увидела никакой разницы в длине, но Антонио настаивал, что разница есть. Альберта уверяла, что у всех носков длина одинаковая, и глазами молила встать на ее сторону. Дело приняло плохой оборот: Антонио на глазах у всего ресторана снял носок и хорошо еще, что не бросил его в тарелку. А через пару дней Альберта подлила масла в огонь, прислав к нему в мастерскую большую коробку с чулками и запиской: "Ты хотел длинные? Эти тебе как раз до пупка".
Фьямме вспомнилось, как когда-то они вчетвером гуляли вдоль городской стены. Тогда они не говорили о носках. Тогда они жили лишь любовью. Альберта была для Антонио музой, родной душой, второй половинкой. Они вместе прожили почти год в Тибете среди монахов и тишины. Фьямма вспомнила, как встречала их в аэропорту, какими серьезными и тихими они были, каким от них веяло спокойствием. Они до сих пор хранят привезенные ими тогда четки, но вот любовь не сохранили. Болезнь началась с ног, точнее, с носков, а потом поползла наверх и поразила их сердца. С ними стало трудно разговаривать, их все раздражало. Фьямма хотела бы помочь им, но они не хотели понять, что их любовь умирает, а в этом случае протягивать руку помощи бесполезно.
Она услышала, как поворачивается ключ в замочной скважине. Это Мартин возвращался из поездки. Сейчас он войдет со своим чемоданчиком, который она подарила ему на позапрошлый день рождения. Уже давно прошло то время, когда они подолгу ломали голову над каждым подарком, тратили месяцы на то, чтобы устроить сюрприз, чтобы увидеть, как вспыхнут радостью и удивлением любимые глаза. Они говорили, что у них иссякли идеи, но не иссякла любовь. Вот уже год, как они решили не дарить больше друг другу подарков, потому что уже устали от галстуков, сережек, рубашек, браслетов и бумажников. Однажды он насчитал пятнадцать одинаковых галстуков, двадцать рубашек одного и того же бледно-голубого цвета и штук тридцать бумажников. А у нее в шкатулке собралась огромная коллекция сережек, ни одни из которых ей не нравились. Но она неизменно выражала удивление и восторг, открыв очередной красный пакетик, о содержимом которого догадывалась еще до того, как развязывала ленту.
Фьямма позвала мужа с балкона, и он подошел к ней и поцеловал дежурным поцелуем. Увидев, что лицо ее опухло, спросил, в чем дело. Фьямма рассказала ему во всех подробностях о том, что случилось в то утро: об ангеле, о больнице и бегстве из нее, о встрече, которая не состоялась, о ливне, под который она попала, возвращаясь домой. Он присутствовал-отсутствовал — его обычное состояние в последнее время: физически был рядом с ней, но мысли его были далеко. Он смотрел в лицо Фьяммы, но казалось, видел сквозь нее что-то совсем другое.
Они вместе приготовили салат и обсудили предстоящий вскоре концерт: в ближайшую пятницу болгарский хор должен был исполнять "Реквием" Моцарта в церкви Святой Девы Скорбящей, что стоит у моря, на том самом берегу, где семнадцать лет назад они полюбили друг друга (именно в этой церкви они потом и обвенчались). Чтобы не молчать, они говорили о всяких пустяках — о последних новостях, о недавней статье, посвященной войне между банановыми и нефтяными компаниями. Обсудили прогноз погоды и скорое цветение миндальных деревьев. Поговорили о кокосовом десерте и о том, что в часах Мартина пора заменить батарейку. Посплетничали о друзьях. Они говорили о чем угодно, но не о том, что касалось их самих.
Они даже не заметили, как белая голубка проникла к ним через балкон и начала устраивать гнездо на голове "Женщины с трубой" — прелестной скульптуры, которую они привезли из одного из своих путешествий. Тогда они обошли все галереи, пока в одной из них не нашли то, что искали. Они поняли это по глазам друг друга. В те времена каждый из них так много мог прочитать в глазах другого! Это была их любимая игра.
Голубка приносила в клюве веточки и переплетала их, не обращая ни малейшего внимания на Мартина и Фьямму.
У них не было детей не потому, что они не хотели их иметь, а потому, что жизнь удерживала их вместе и без того. Просто из любви к их любви. Поэтому они никогда не испытывали одиночества. Сами того не сознавая, они стремились удовлетворить потребность друг друга в детской нежности. Фьямма не раз вела себя с Мартином так, словно он был ее сыном. Однажды она ощутила неодолимое желание прижать его к груди и баюкать, и она пела ему, пока он не уснул у нее на коленях.
Она не испытала материнства, и рубашка, которую ее мать перед смертью вышила для будущего внука, так и осталась ненадеванной. Иногда она жалела, что ее набухшую молоком и жизнью грудь никогда не царапали крохотные ноготки и не кусал беззубый ротик голодного младенца. Она была готова стать матерью — много прочла об этом, но шли годы, и книги старели, старело и ее несбывшееся желание. Фьямма не заговаривала с Мартином на эту тему, но иногда, когда он не мог ее видеть, плакала из-за своего беспричинного бесплодия.
Мартин, наоборот, был, казалось, доволен. Младенцы никогда не вызывали у него трепета. Он предпочитал иметь дело со взрослыми. К тому же муж ненавидел детский плач — он выводил его из себя. Мартин не знал, как много потерял, не став отцом. А Фьямма не знала, почему они так и не стали родителями: они сдали все анализы, и ни у нее, ни у Мартина не было выявлено бесплодия. В глубине души Фьямма, самой себе не признаваясь в этом, винила мужа: все из-за того, что он никогда всерьез не хотел стать отцом.
Пообедав, они улеглись в гамаке на балконе. Они любили поваляться в нем после обеда. Это был их десерт. Лежа в гамаке, они могли смотреть на море — это было единственное, что осталось у них от прошлого, несмотря на все прошедшие годы и все произошедшие перемены.
Они качались в гамаке. Пальцы Мартина погладили руку жены. Она поняла, чего он хочет, но ей этого не хотелось — слишком болел нос. Меньше всего в те минуты она могла думать о сексе. Хотелось только, чтобы Мартин ее обнял. Но он обиделся и резко отодвинулся. На самом деле ему тоже не слишком хотелось — это был просто привычный рефлекс. Но он все же решил принять обиженный вид. Она, казалось, ничего не заметила.
Мартин Амадор никогда не был любителем телячьих нежностей. Он был очень сдержан в проявлении чувств, особенно на людях. А Фьямма Фьори, наоборот, таяла от ласк и поцелуев. Только ее нужно расшевелить. И тогда она вспыхивала огнем, который способен был растопить ледяную гору.
Впервые их тела слились на пляже. Песок был как зеркало, сумерки были такими густыми, что казалось, небо упало на землю. Они в тот вечер собирали раковины и нашли одну совершенно необыкновенную. Это была длинная, изящная, словно укутанная в тончайший тюль и воздушные кружева Spirata inmaculata, невеста южных морей. Мартин давно мечтал отыскать ее. Часами бродил по пляжу, вглядываясь в песок и пену набегающих волн. Это была очень редкая раковина, и найти ее удавалось только тогда, когда южные ветра переворачивали песок на дне, где редкие Spirata inmaculata прятались, словно робкие девчушки.
