— Мы приносим красоту в людскую жизнь, — объясняла Мэй маме. — Именно поэтому нас называют красотками.
Но мама отступилась только после того, как Мэй обратила ее внимание на то, что мы рекламировали рыбий жир.
— Благодаря нам дети не будут болеть! Ты должна нами гордиться.
В конце концов мама повесила календарь рядом с кухонным телефоном, чтобы записывать на наших обнаженных руках и ногах важные номера — например, разносчика соевого молока, электрика, мадам Гарне — и даты рождения слуг. Однако после этого случая мы следим за плакатами, которые приносим домой, и беспокоимся о том, какие плакаты ей могут подарить в близлежащих магазинах.
— Лу Синь утверждал, что плакаты порочны и омерзительны, — замечает Мэй, стараясь почти не шевелить губами и не переставать улыбаться. — Он сказал, что женщины, позирующие для таких плакатов, больны и источник их болезни не общество…
— …А сами художники, — заканчивает за нее З. Ч. — Он считает, что мы погрязли в декадентстве и что так революции не поможешь. Но как ты думаешь, малышка Мэй, может ли революция произойти без нашего участия? Не отвечай, сиди тихо, иначе нам придется провести здесь всю ночь.
Я рада, что наступила тишина. До Республики меня бы однажды усадили в красный лаковый паланкин и отослали к мужу, которого я в глаза не видела. Сейчас у меня уже родилось бы несколько детей — и счастье, если это были бы сыновья. Но я родилась в 1916 году, а это был уже четвертый год Республики. Женщинам запретили бинтовать ступни, их жизнь сильно изменилась. Свадьбы по сговору считаются устарелой традицией. Все хотят вступать в брак по любви. Между тем мы верим в свободу любви. Не то чтобы я свободно дарила любовь: я ее еще никому не дарила, но не отказала бы, если бы З. Ч. попросил меня об этом.
З. Ч. усадил меня так, чтобы я, склоняясь к Мэй, смотрела на него. Я сижу неподвижно и мечтаю о нашем совместном будущем. Свобода свободой, но я хотела бы, чтобы мы поженились. Каждый вечер во время позирования я вспоминаю все пышные торжества, на которых мне когда-либо случалось побывать, и воображаю свадьбу, которую отец устроит для нас с З. Ч.
Ближе к десяти часам мы слышим разносчика супа вонтон: «Горячий суп поможет вам пропотеть и остудить кожу!»
З. Ч. замирает с кистью в руках, притворяясь, что продумывает следующий мазок, и поглядывает на нас, ожидая, что мы первые не выдержим и нарушим позы.
Когда разносчик супа подходит к нашему окну, Мэй вскакивает и кричит:
— Не могу больше!
Она подбегает к окну, делает наш обычный заказ и на веревке, сплетенной из нескольких пар наших шелковых чулок, опускает разносчику миску. Он тем же способом отправляет нам суп, который мы с наслаждением поедаем. Затем мы снова занимаем свои места и возвращаемся к работе.
Вскоре после полуночи З. Ч. кладет кисть:
— На сегодня довольно. До нашей следующей встречи я поработаю над фоном. А теперь пойдем!
Пока он надевает костюм в тонкую полоску, галстук и фетровую шляпу, мы потягиваемся, чтобы разогнать кровь, поправляем макияж и прически. И вот мы снова со смехом шагаем по улице, держась за руки. Продавцы еды наперебой предлагают свой товар:
— Чищеные орехи гинкго! Пышут жаром! Крупнее не сыскать!
— Тушеные сливы с лакрицей! Слаще не бывает! Всего десять монет за кулек!
Мы проходим мимо продавцов дынь — на каждом углу предлагают самые лучшие, сладкие, сочные и прохладные дыни в городе. Устоять трудно, но мы не обращаем на них внимания. Слишком часто продавцы накачивают свои дыни речной водой, чтобы прибавить им весу. Съев даже крохотный кусочек такой дыни, рискуешь заполучить дизентерию, тиф или холеру.
Мы приходим в «Казанову», где договорились встретиться с друзьями. В нас с Мэй узнают красоток, и нам достается столик рядом с танцполом. Мы заказываем шампанское, и З. Ч. приглашает меня танцевать. Спустя пару песен я оглядываюсь на наш столик и вижу, что Мэй сидит в одиночестве.
— Может быть, потанцуешь с моей сестрой? — спрашиваю я.
— Как пожелаешь.
Мы возвращаемся к нашему столику. З. Ч. берет Мэй за руку. Оркестр начинает играть медленную мелодию. Мэй кладет голову ему на грудь, как будто желая услышать биение его сердца. З. Ч. грациозно ведет ее по танцполу. Поймав мой взгляд, он улыбается. Я переполнена типичными девичьими мечтами: наша брачная ночь, наша семейная жизнь, наши будущие дети.
— Вот ты где!
Кто-то целует меня в щеку. Я поднимаю взгляд и вижу свою школьную подругу, Бетси Хоуэлл.
— Давно ждешь? — спрашивает она.
— Мы только пришли. Присаживайся. Где официант? Надо заказать еще шампанского. Ты уже поужинала?
Бетси садится рядом со мной, мы сдвигаем бокалы и медленно потягиваем шампанское. Бетси — американка. Ее отец работает в Министерстве иностранных дел. Мне нравятся ее родители: они хорошо ко мне относятся и, в отличие от множества родителей-иностранцев, не пытаются запретить Бетси общаться с китайцами. Мы с Бетси познакомились в миссии: она просвещала китайцев, а я изучала западные традиции. Но мы не лучшие друзья: моя ближайшая подруга — Мэй, Бетси только на втором месте.
— Отлично выглядишь! — говорю я ей. — У тебя чудесное платье.
— Еще бы, мы же его вместе выбирали! Если бы не ты, я бы выглядела как корова.
Бетси едва ли можно назвать худенькой, и то, что ее мать — типичная американка, не разбирающаяся в моде, делу не помогает. Поэтому я отвела Бетси к портнихе, чтобы та сшила ей несколько приличных платьев. Сейчас Бетси выглядит очень мило: на ней узкое платье из ярко-алого атласа и брошь с сапфирами и бриллиантами. Над веснушчатыми плечами беспорядочно вьются белокурые кудри.
— Смотри, какие они милашки, — говорит Бетси, кивая на З. Ч. и Мэй.
Мы наблюдаем за тем, как они танцуют, и сплетничаем о знакомых. Когда песня заканчивается, З. Ч. и Мэй возвращаются к нашему столику. З. Ч. повезло — с ним сегодня три девушки, и он поступает мудро, танцуя по очереди с каждой из нас. Ближе к часу ночи наконец приходит Томми Ху. Завидев его, Мэй вспыхивает. Вот уже много лет наши матери играют в маджонг, и они всегда надеялись, что когда-нибудь наши семьи породнятся. Мама будет счастлива, когда узнает об их взаимной склонности.
В два часа мы высыпаем на улицу. Июльский воздух горяч и влажен. Никто не спит, даже дети и старики. Время перекусить.
— Ты с нами? — спрашиваю я Бетси.
— Не знаю, а куда вы собираетесь?
Мы смотрим на З. Ч. Он называет одну из кофеен во Французской концессии, где обычно собираются интеллектуалы, художники и коммунисты.
Бетси не раздумывает:
— Я с вами. Давайте возьмем папин автомобиль.
Мой Шанхай — это живой переменчивый город, где сталкиваются самые интересные люди. Иногда Бетси ведет меня выпить кофе на американский манер и съесть тост с маслом. Иногда я беру ее перекусить — сяо чи — в одном из заведений, кроющихся в узких улочках, и тогда мы едим рулетики из тростниковых листьев с начинкой из клейкого риса или булочки с корицей и сахаром. Со мной Бетси легко идет на авантюры — однажды она даже отправилась со мной в Старый город, чтобы купить там недорогие подарки к какому-то празднику. Иногда мне делается не по себе, когда я иду по одному из парков Международного сеттльмента: до моих десяти лет китайцам, за исключением садовников или нянь иностранных детишек, было запрещено входить туда. Но с Бетси мне нечего бояться: она гуляла по этим паркам всю свою жизнь.
