Ни в какую школу он не пошел, он просто забыл, что она существует. Быстро натянув на себя то, что попало под руку, он выскочил из дома и, забыв, что не сменил тапочки на ботинки, понесся кругами по району, разбрызгивая весеннюю слякоть. Там и сям люди видели одиноко бредущую ранним утром кривоногую образину. Но подходить было страшно, а поинтересоваться судьбой — некогда…
Каждый раз, узнав что-то о бесхозной собаке от собачников, дворников или пенсионеров, внутри у него загоралась маленькая надежда, и он летел в указанный ими двор или сквер, но Гуньки там не было… Или это была не она…
И каждый раз, когда он представлял себе свою любимую, старую и больную собаку, с мутными, затянутыми почти полной слепотой глазами, бессовестно забытую им на пороге собственного дома и одиноко бредущую сейчас по холодным лужам, он говорил про себя: «Гунечка, прости меня, я не нарочно, я сейчас…»
Но чудо упрямо не желало совершаться…
Вернувшись домой, он, не раздеваясь, сел писать объявление, разодрав ученическую тетрадку в клеточку. Тетрадь оказалась начатой, с решенными примерами по алгебре, но он не заметил, ему было наплевать. Двадцать два раза, не очень ровно, по-детски, печатными буквами он повторил текст:
ПОМОГИТЕ!!
Пропала собака. Английский бульдог. Девочка.
Она очень больная. Она очень нужна. Мы ее ищем.
Кто видел наш телефон 9305796 Тигровой масти.
Он расклеивал объявления до вечера. Вернувшись домой, он сразу лег спать, забыв помыть руки и поесть… Ему приснилось, что мама принесла ему в постель маленькую Гуньку, совсем еще щенка, и положила на живот. Гунька испуганно прихватила коготками одеяло, боясь свалиться, и выпустила из-под себя целую лужу. Горячее потекло по Павликову животу и бедрам… Гунька писала, не переставая. Почему-то запахло парным молоком. Павлику тоже захотелось по-маленькому.
— Ма-ам! — крикнул он громко. — Забери Гуньку, я хочу пописать…
Мама не шла…
— Ма-ама-а! — снова крикнул Павлик. — Ну где ты-ы-ы?
Мама вновь не отозвалась. Желание было нестерпимым. Он осторожно взял щенка за шкирку, приподнял над кроватью и спустил ноги на коврик. Рядом с кроватью протекала речка. Речка была чистой, быстрой и очень теплой, почти горячей.
— Это же Маглуша! — обрадовался Павлик. — Наша дачная речка! — Каждый раз, купаясь в ней летом, он обязательно немножечко писал в быструю воду. Это была его маленькая детская тайна. И на этот раз он смело зашел сразу по пояс… Казалось, он писал целую вечность. Удовольствие было столь острым, что ни купаться, ни возвращаться домой уже не хотелось. Он зажмурил глаза, сильно-сильно, и внезапно резко разжал веки. В постели было мокро и горячо…
Он удивленно приподнялся. Под одеялом хлюпнуло… Остатки сладкого влажного сна растворились окончательно. Мальчик откинул одеяло, посмотрел на расплывшееся под ним мокрое пятно, перевел взгляд на пустое Гунькино кресло и заплакал от бессилия, усугубленного новым в его жизни отвратительным позором…
Ни в какую школу он снова не пошел. Начиная примерно с полудня начались звонки по объявлениям. Но в основном опять — кто-то где-то что-то видел… Тем не менее Павлик добросовестно несся на проверку сведений, полученных от доброхотов — собачников и примкнувшей к ним остальной части несобачьего народонаселения. Все было мимо…
— Наверное, она уже где-нибудь лежит… мертвая, — пришла в голову страшная мысль…
В половине шестого раздался телефонный звонок, давший первую, по-настоящему реальную надежду. Обстоятельно и толково, позвонившая женщина рассказала, как она видела из троллейбуса, идущего вдоль Ленинского проспекта, бредущую в полном одиночестве высокопороднейшую собаку, суку, английского бульдога тигровой масти. А этот телефон она обнаружила приклеенным на своем подъезде. Собака завернула в соседний двор. Это было в двух троллейбусных остановках от Павликова жилья…
Через двадцать минут Павлик, запыхавшийся от сумасшедшего бега, ворвался в указанный женщиной двор. Никакой собаки там не было, и никто ее не видел. Последняя надежда разрушилась быстрее, чем Павлик прибежал. Он побрел вдоль длинного двора по проезжей части. Сзади посигналила машина. Он машинально отступил на тротуар, его нога попала на недотаявший лед, насмерть примерзший к разбитому бордюрному камню за время длинной московской зимы, он поскользнулся и упал прямо под колесо бешено тормозящего жигуленка. Колесо замерло в сантиметре от мальчика. Водитель, мужик средних лет, с перекошенным от страха лицом выскочил из машины, тревожно огляделся по сторонам и кинулся к Павлику.
— Как ты, пацан? Не зацепило?..
— Дяденька, вы тут собаку случайно не видели, потерянную?.. Бульдога… — невпопад спросил он, продолжая сидеть на краю тротуара не в силах подняться. Только сейчас он почувствовал, как смертельно устал.
Мужик с облегчением выдохнул:
— Ну и напугал ты меня, пацан, — он помог мальчику подняться. — Чего говоришь? Собаку? — Любая другая тема устраивала его гораздо больше происшедшего. Внезапно он задумался.
— Слушай, пацан, я когда из гаража выезжал, Людмила Прохоровна какую-то еще собаку домой заводила, вместе со своей, я в них не очень секу. Ты к ней на третий поднимись и спроси. От лифта направо. Может, чего скажет… Хотя бульдожка эта — ее. Про другую не скажу, не знаю. А эта — точно ее, всю жизнь тут никому жизни не дает, визжит как резаная… — Мужик еще раз улыбнулся с облегчением. — Ну, давай, в общем… Живи… — он сел за руль и очень осторожно покатил дальше…
Сразу после того, как Павлик нажал на звонок, за дверью раздался истошный заливчатый лай. Визгливая тварь бросалась на дверь с внутренней стороны, желая покусать пришельца через металлическую преграду.
— Уймись, проклятущая! — раздался женский голос за дверью, и дверь открылась. На пороге стояла Людмила Прохоровна, сдерживая рвущуюся у нее из рук маленькую поджарую французскую бульдожку.
— Вам кого? — спросила она, глядя на Павлика.
— Извините, пожалуйста, — произнес мальчик, — мне сказали, что…
И тут он увидел Гуньку, медленно появившуюся из-за угла длинного коридора. Она жевала длинную сосиску. Подслеповато уставившись в сторону вновь открывшихся обстоятельств, она пару раз повела носом, равнодушно развернулась и, не спеша, пошлепала куда-то за угол, скорее всего, в сторону кухни…
— Гунька! — что есть силы заорал Павлик. — Ты нашлась, Гунька!
В долю секунды он преодолел коридор, чуть не свалив с ног Людмилу Прохоровну с визжалкой на руках, потрясенно заткнувшейся от неслыханной наглости незнакомца, завернул за угол и в два прыжка догнал свое чудовище, свое чучело гороховое, свою любимую, толстобрюхую, слюнявую Гуньку. Он стиснул ее в объятьях, так, что кусок сосиски вывалился у нее изо рта, и стал неистово целовать в голову, в нос, в вонючие вывернутые бульдожьи уши. Людмила Прохоровна и французская бульдожка молча наблюдали сцену, не вмешиваясь. Гунька вывернулась из Павликовых рук, слегка огрызнувшись, и, лихорадочно принюхиваясь последним из оставшихся у нее вполне еще дееспособных органов чувств, вслепую начала поиск на полу отлетевшей части сосиски. Найдя ее, жадно сожрала и только после этого между делом обнюхала Павлика. Обнюхав, равнодушно зевнула и, влекомая сосисочным духом, двинулась в направлении кухни, предполагая продолжение прерванного процесса.
