– Не сходи с ума, отдай ногу, это моя нога.
Обезумев, начал гладить бедра. Она схватила мою руку и больно укусила, и уехала, а я остался, укушенный счастьем. Порой спрашивают: «Откуда отметина?» Да разве кому такое сказать, что я счастьем укушенный.
Этот шрам – единственный текст от нее, заскучаю, подниму руку к глазам и читаю, читаю, пока рука не валится от усталости.
До счастья мы встречались в разных компаниях. Был шапочно знаком с супругом. Однажды довелось пригласить ее на танец. Вот тут и произошло. Наши пальцы от голода так вцепились друг в друга, что нас со смехом еле-еле растащили по разные стороны. Мало ли что происходит с руками, они голове не подвластны. Долгое время не пересекались, да надобности не испытывали, если не считать тоски, поселившейся в пальцах. Мне мои вдруг стали любопытны, я их разглядывал, пытался понять, что там такое происходит?
Столкнулись в местном аэропорту, каждый по своим делам летел в Москву, оказалось, одним рейсом, который всё откладывали и откладывали. Наши пальцы, не спрашивая, переплелись в том же, казалось, забытом узоре и зажили какой-то своей особенной, отличной от нас жизнью. Когда объявили посадку, наши места оказались в разных салонах, но пассажиры и стюардессы вошли в положение наших рук, в течение всего полета не беспокоили.
– Если браки совершаются на небесах, а на земле мы уже запятнаны браками, мы кто?
– Окольцованные аисты.
– Хозяева колец у нас с тобой разные.
– Забудь, они на земле хозяева. Наше с тобой небо безгрешно.
Долетели. Ей требовалось в одну ведомственную гостиницу, мне в другую. Так бы и разбежались, ведомственность – штука жестокая. Пальцы не расцеплялись, и ноги не держали на земле. Забрались в какой-то автобус, устроились на последних местах и стали так обстоятельно целоваться, что водитель свет отключил в салоне.
– Мне завтра рано вставать, поспать бы чуточку, придумай что-нибудь.
– Разве у нас может быть завтра?
– Дурачок, я привезла отчет, от него зависит работа всего института. Сообрази, где бы нам соснуть самую капелюшку.
Я и сейчас плохо соображаю, а тогда? Да разве аисты могут думать, они дышат для того, чтобы любить.
Помог водитель, люди любят помогать аистам.
– Молодые люди, вам, может, комната нужна?
– Да, на двое суток.
Так оказались на квартире какого-то деда. Он выделил комнату с тремя казенными кроватями, заправленными строго по-армейски. Меня заговорщически затянул на кухню, предложил, пока бабка не вернулась с дежурства, попробовать бражки.
– Погоди, дед, минутку, мигом за закусью сгоняю.
Она сидела на краю кровати, что-то правила в отчете. Когда стал рыться в сумке, спиной почувствовал, как вся сжалась и почужела.
– Мы уже не аисты?
– Не мешай работать, иди, развлекай деда.
А дед поносил на все лады бабку, и мы пили с ним отменную брагу, настоянную на землянике. С каждой кружкой крылья аиста спадали с меня все ниже и ниже. Дед в конце концов уютно приземлился на взлетной полосе стола. Я опрокинул еще стаканчик для храбрости и поплелся в ангар комнаты зачехлять крылья после полета.
– Вместе стелить или ты спать отдельно предпочитаешь?
– Аисты не живут в разных гнездах, длинноногая.
– Ты напился, Аист?
– Глупенькая, со страха от меня всегда хмельной земляникой тянет.
Оказалось, только аисты и могут быть так греховно счастливы. Наши усталые от полета пальцы заменили глаза, мы не могли наглядеться друг на друга. Столько открытий в одну-единственную ночь больше не случалось никогда в жизни. Первые слова взошли лишь под утро:
– Принеси из ванной мои колготки, я с вечера их простирнула.
Эта милая обыденность вызвала во мне прилив небывалой нежности. Никуда не пошел и не оставил на ее теле ни единой нецелованной клеточки. А она просила еще и еще, будто бы перед этим и ночи не было у нас. Солнце всходило и закатывалось, оно так устало, что ему сразу пришлось перевалить за полдень. Потом мы мирно, по-семейному пили чай на кухне, а дед доканчивал брагу. Когда в очередной рейс его голова коснулась взлетки, она взяла мою ладонь в свои руки, поцеловала и прошептала в самую глубину ладони, как в колодец:
– Спасибо тебе.
– За что?
– За бабье счастье. Пять лет замужем, а бабой с тобой стала.
В последнюю ночь дед подселил в комнату еще одного постояльца. Он нам не мешал, мы ему заснуть не давали.
– Странно, на мужа с женой не похожи, а оба при обручальных кольцах.
– Мы аисты, мужик, просто аисты, которых люди окольцевали.
– Дела, вот я атеист, а помолиться за вас почему-то хочется. Пойду. С вами не заснуть. Дай вам Бог счастья, птицы небесные.
Вот он нам его и дал. Сколько лет прошло, а пальцы от тоски светятся. Счастьем я укушенный, спина порой чешется, видно, крылья даром не проходят. Самая страшная штука в жизни – сама жизнь. Головой научила жить. С аистами такой напасти не происходит, небеса не дозволяют.
Однажды она позвонила, пригласила в ресторан отметить те двое суток счастья. Пришел с огромным букетом цветов, в новом дорогом костюме. Она ждала за столиком, заказ сделала: шампанское, салаты всякие. Под горячее принесли водку, выпили, аппетит разыгрался, пустился в воспоминания. Она была какой-то скованной, я не придал этому значения, думал, стесняется, столько лет не виделись. Пытался растормошить, а она ждала, оглядывалась часто. И вдруг успокоилась, пристально всматриваясь в меня. Подошел официант с подносом, там возвышались две дымящиеся тарелки первых блюд.
– Вот, пожалуйста, как вы просили, суп из аистов.
Сентябрь земляники
Город комом в горле стоит, на шее камнем виснет. Пригород – притворство. Пока первая березка платком не помашет, грудью полной вздохнуть не получится. Земляника поспела. Еду заново знакомиться. Рискую, но уж больно свежей горечи захотелось. Как увижу, вокруг обойду, чтобы без свидетелей. Присяду подле, разговоры попробую завести. Весной с женщиной на рынке познакомился, она земляникой торговала с ладони.
– Ту, с которой беседу ведешь, и пальцем не тронь. Она, как первая любовь, неприкосновенна. Второй дыши. Третья сама в рот потянется. Вот ею одной и довольствуйся. Дальше не ходи, от многого и бед много. Горечи той на год с лихвой хватит.
– А как не хватит, делать что?
– Захочешь, и по осени сквозь землю к тебе пробьется.
Тридцать три года носил ее за пазухой. Замуж звал не раз. Сам дважды женат, а избавиться не получилось.
