– Дьявол! Что у меня сегодня с головой? – поморщился Лакерстин. – Кликни бармена, Вестфилд, надо еще принять, пока супруга не нагрянула. Грозит урезать мою норму до четырех стаканчиков, когда племянница приедет, провались они обе!
– Кончайте дурака валять, эй, всех касается! – сердито крикнул Эллис, вечно ругавшийся, коловший и цеплявший, язвительности ради напиравший на грубый уличный жаргон. – Видали, чего Макгрегор накарябал? Поднес нам хрыч сюрпризик! Максвелл, тебе говорю, кончай дрыхнуть!
Максвелл опустил газету и оказался свежим розовощеким блондином, чьи конечности и белые ресницы заставляли вспомнить юную ломовую лошадь. Возраст его (лет двадцать пять, двадцать шесть от силы) явно не соответствовал занимаемый им солидной должности.
Ловким злобным рывком отцепив с доски листок, Эллис начал громко читать послание мистера Макгрегора, совмещавшего пост главы местной администрации с обязанностями председателя клуба:
– Нет, вы послушайте: «Ввиду того, что на данный момент состав клуба не включает лиц азиатского происхождения, и, принимая во внимание официально утвержденный регламент, согласно которому в Европейских клубах допускается прием членов из числа, как уроженцев Запада, так и жителей Востока, возникает необходимость рассмотреть возможность подобной практики в Кьяктаде. Вопрос будет предложен для обсуждения на ближайшем общем собрании. С одной стороны, здесь может быть указано…». Ну, хватит эту блевотину хлебать, полслова не напишет, чтобы мути не напустить. Ясно – хочет порушить наши правила и протащить сюда негритоса. Какого-нибудь дорогого друга, доктора Верасвами-Вшивотами. Во бы уважил-то? Рассядется тут черномазый и будет в нос тебе чесноком вонять. Черт, не могу! Нам надо стеной встать и всей командой придавить эту заразу. Что скажешь, Вестфилд? Флори?
Раскуривая черную, едко дымящую бирманскую чируту, Вестфилд философски пожал плечами:
– Думаю, никуда не деться. Теперь по всем клубам полно туземных задниц. Страна, видишь ли, на пути прогресса. Мы вроде бы последние, кто держится.
– Но мы есть! И, главное, будем – будем, черт побери, держаться. Да я скорей издохну, чем пущу сюда негритоса! – стукнул Эллис карандашом по доске. С гримасой той невероятной ярости, которая зачастую сопровождает самые мизерные действия, он снова прицепил листок и мелко, аккуратно приписал вслед за означенным у подписи мистера Макгрегора титулом ПК (представитель комиссара) («сэр П меня в Ж». Вот что я думаю насчет его идейки. Так прямо и сообщу, когда он явится. А ты что скажешь, Флори?
Флори пока не проронил ни слова. Хотя вообще-то он любил поговорить, но в клубных разговорах почти не принимал участия и сейчас читал статью Гилберта Честертона в «Лондонских новостях», левой рукой гладя положившую голову ему на колени Фло. Эллис, однако, был из породы неотвязных. Он повторил вопрос, Флори поднял глаза, их взгляды встретились. Тут же у Эллиса побелели ноздри, и кожа вокруг носа стала пепельной. Внезапно он разразился бешеной руганью, которая могла бы ошеломить, если бы в клубе не привыкли к ежедневным подобным взрывам.
– Это что ж? Я-то думал, что, когда надо отстоять единственное место, где со своими посидишь, отдохнешь от вонючих черных свиней, у тебя стыда хватит поддержать меня. Даром, что один вшивый доктор, пидор чернозадый, тебе дружок. Мне наплевать, что ты братков с помойки подбираешь. Нравится шляться к Верасвами, виски жрать с негритосами – давай! Когда не в клубе, так твори что хочешь. Но, клянусь богом, если кой-кому охота сюда черных, тут уж не выйдет. Сдается мне, ты бы не прочь протолкнуть в клуб своего Верасвами? Чтоб он тут в наши разговоры лез, руки нам жал поганой потной лапой и чесноком вонял. Ей-богу, если эта харя только в дверь сунется, вышибу пинком под зад! Рыло чумазое, скотина …! И т. п.
Монолог длился несколько минут. Звучало это любопытно, ибо говорилось от всего сердца. Эллис искренне ненавидел восточных людей, ненавидел с острым физическим отвращением. Годами живя среди бирманцев, он так и не привык к их смуглым лицам, любая тень симпатии к туземцам виделась ему жутким извращением. Он был неглупым человеком и дельным служащим, просто такого типа англичанам – обычно не слишком удачливым – нельзя позволять даже приближаться к Востоку.
Флори поглаживал собачий загривок, не в силах поднять глаза на Эллиса. Отметина и в лучшие минуты мешала ему прямо смотреть на собеседника. И он уже заранее чувствовал дрожь в голосе, всегда дрожавшем именно тогда, когда так требовалась твердость. К тому же лицо у него подчас непроизвольно дергалось.
– Уймись, – проговорил наконец Флори. – Нечего кипятиться. Лично я никогда не имел желания брать в клуб туземцев.
– Да ну? Знаем мы про твои желания. Чего ж тогда каждое утро таскаться к чертову индусу? Сидеть с ним за столом, как с белым, пить из стакана, облизанного его жирными губами – нет, прямо рвет меня!
– Сядь, сядь, старик, не горячись, – вмешался Вестфилд. – Выпей-ка лучше. Плоховатый часок для ругани – жарища.
– Ей-богу, – чуть спокойнее сказал Эллис и прошелся туда-сюда. – Ей-богу, парни, я не понимаю. Не понимаю! Олуху Макгрегору, вишь ли, приспичило нам черномазого воткнуть, а вы сидите и ни гу-гу. Господи боже, на черта ж мы в этой стране? Если не хотим быть хозяевами, чего ж вовсе отсюда не убраться? Нам здесь положено управлять стадом драных черных свиней, но вместо четкого, ясного их мозгам порядка вдруг подавай равенство с этими скотами. И вам, придуркам с…. будто бы так и надо! Флори, вон, побратался с индяшкой, что доктором себя величает, пару лет походивши в его вшивый Индийский университет. А ты, Вестфилд, чего-то строишь из себя, паясничаешь да взятки собираешь со своих полицейских шавок. А тебе, Максвелл, только бы за шлюхами полукровками бегать. Да-да, слыхал я про твои шашни в Мандалае с одной сучкой по имени Молли Перейра. Небось женился бы на ней, когда б тебя подальше не услали? Вы уже сами стали вроде грязных черных скотов. Черт подери, ну что тут на всех находит? Прямо не знаю я!
– Иди, прими стаканчик, – позвал Вестфилд. – Эй, бармен! Пивка, что ли, пока лед есть? Эй, пиво нам!
Бармен принес мюнхенского пива. Эллис уселся за общий стол, перекатывая в горячих ладошках одну из запотевших бутылок. Лоб его еще был в испарине, он еще хмурился, но гнев уже остыл. Хотя злость и упрямство его не покидали, вспышки бешенства длились недолго, завершаясь без каких-либо извинений. Перебранки входили в рутинный клубный распорядок. Мистер Лакерстин, взбодрившись, изучал иллюстрации «Звезд Парижа». Пропитанный едким дымом чируты воздух после девяти заметно накалился. Спины у всех взмокли, рубашки начали липнуть первым сегодняшним потом. Сидевший снаружи и качавший за веревку опахало чокра (прислужник) явно заснул на солнцепеке.
– Бармен! – крикнул Эллис и, когда тот явился, приказал: – Живо поди растолкай драного чокру!
– Да, хозяин.
– Стой!
– Да, хозяин?
– Сколько осталось льда?
– Около двадцати фунтов, хозяин, но хватит наверно только на сегодня. Теперь, видимо, будет трудно сохранять лед.
