— Гера? Это Яна, — зашелестело в трубке. — Идёт поток.
— Янка, ты где? — забеспокоился Герман.
— Я в Институте, — голос стал чуть тише, — данные скачала и отправила, куда ты сказал. Тут интернет есть. Ухожу. Всё. Бай.
Трубка хрюкнула, отключаясь.
— Звоночки… — старик моргнул. — Из Москвы звоночек? Давно я там не был… а теперь уже не буду.
— Вас же приглашали, — начал было Герман, но старик вяло махнул ладошкой.
— Ну и чего — приглашали? Что я там не видел? Института больше нет. Всё дорого. А здесь моей пенсии хватает, чтобы пожить. И летом тепло. Не московская эта гадость — жара со сквозняками. А настоящее тепло, ровненькое… Ну что там? Идёт поток, ведь так? Что-то в Большом Космосе того — хрусть и пополам? Что-то очень большое…. Охти, дела Господни, дела Господни… Господь создаёт, Господь и разрушает. Сверхновая?
— Я сам пока не знаю, — Герман вытащил телефон, потом подумал, положил в карман. — Это из Института звонили. Там у нас есть свои люди, — неопределённо добавил он, постаравшись сделать значительное лицо.
— Я там всех знаю, — старик фыркнул, — и кто ушёл, и кто остался. Никого у вас там нет… Для вашего дела требуется хоть какой-то идеализм, а Яковлев, прости Господи — скотина скотиной. За деньги он, конечно, маму продаст. А так, из абстрактного патриотизма… сам не ам и другим не дам.
— Тем не менее. У нас есть координаты оси потока. Из вычислительного центра.
— Из ве-це? Невозможно… Мне самому выдавали распечатки только в секретной комнате, с особистами… Это мне! А я был главным разработчиком системы!
— Аркадий Яковлевич, сейчас другие времена, — терпеливо принялся объяснять Герман. — Сейчас всё это никого не интересует…
— Не интересует — так закрыли бы к чертям, — буркнул старик. — Сколько всего уже позакрывали…
— Не так всё просто, — снова принялся за своё Герман. — Это же бюрократия. Наша задача когда-то имела высший приоритет. В советское время, конечно. Сейчас это никому не нужно. Но такие вещи так просто не закрывают. Это же ответственность, а её никто на себя брать не будет. Они даже оставили какое-то финансирование. Маленькие деньги, конечно, но всё-таки.
— Кретины, — проворчал старик. — Или они собираются нажимать на кнопку, и тогда надо поддерживать систему в готовности. Или не собираются, и тогда надо снимать спутник с орбиты. А так — ни два, ни полтора. Идиотизм какой-то.
— Ну да, идиотизм, — покорно согласился Герман. — У нас сейчас смутное время. Конечно, те, которые сейчас наверху, на кнопку нажимать не станут. Скорее уж, вырвут кнопку с мясом. Судьба русского народа им, знаете ли, по барабану, а вот новой революции им совсем не нужно. Даже через двадцать-тридцать лет. Они собираются жировать на обломках страны, пока не кончится жир.
— Гера, только не надо меня потчевать передовицами из патриотических газетёнок. Мне недавно принесли что-то такое. Какой-то московский подмётный листок. Там ещё было что-то про жидомасонский заговор, и про жидов. Знаете, когда я вижу слово «жиды», напечатанное типографским шрифтом, меня начинает трясти… И если бы я не был православным христианином, не веровал бы в Господа нашего Иисуса Христа, я даже не знаю, чего бы я пожелал этим спасителям России… Ну, Бог им судья…
— Я в патриотические газеты не пишу, — огрызнулся Герман, — и с жидами бороться не собираюсь. Я хочу, спасти русский народ, извините за пафос…
— У русского народа уже есть спаситель. Господь Иисус Христос, владыка живота нашего. Другого спасителя не нужно. Уже искали других спасителей, и что нашли? Кровь, грязь, позор. Помнишь, у Волошина…
Герман деликатно кашлянул. Старик сделал вид, что не заметил.
— У Волошина, в стихах, к России обращение — «очнёшься пьяной по плечи в крови»… Воистину, поэт-пророк. Вот дал Господь дар человеку. Страшный дар, огненный… Но ты, Гера, не православный, да и не христианин даже. Ты, может, в науку веруешь, да и то не слишком. Ну и в этот самый русский народ. Дался он тебе… хотя с вашими такое бывает. Это очень типическая фигура: немец-славянофил. Так ты сам у народа спроси — хочет ли он, чтобы ты его спасал. И народ тебе ответит простым народным языком…
— Это уже, извините, демагогия, — занервничал Герман, — и вы это прекрасно знаете. В нынешнем состоянии народ не способен ничего хотеть. Идёт обскурация. Русская пассионарность на нуле, даже ниже нуля. Представьте себе: перед вами лежит умирающий. У вас в кармане шприц с лекарством, которое может его спасти. А вы стоите, слушаете его мычание и размышляете, хочет ли он жить.
— Плохая метафора… Шприц — он с разным бывает, так сказать, содержимым. Иногда, знаете ли, лучше от укольчика воздержаться…
Герман вспомнил Яну и её проблемы, нахмурился, потом медленно кивнул. Аркадий Яковлевич, приняв это за согласие, назидательно поднял палец:
— Народ переживает естественную стадию своей жизни. Усугублённую, как я уже сказал, многочисленными грехами молодости… Нам не новый пассионарный толчок нужен, а монастырь. На всю страну один большой монастырь. На хлебе и воде. И в сокрушении о грехах провести золотую осень свою… — Шапиро чуть подвинулся вверх по подушке.
— Ну вот опять, Аркадий Яковлевич… Не будет никакого монастыря, вообще ничего не будет. Гумилёв ошибался насчёт «золотой осени». Будет кровь, хаос, мерзость. И пустая земля, на которой будут жить другие народы. Если вы нам не поможете, конечно.
Старик завозился под одеялом, устраиваясь поудобнее.
— Я был знаком с Лёвой Гумилёвым. Очень интересный человек, но совершенно глухой. Слушает только себя. А с православной точки зрения, слушающий только себя рано или поздно впадает в прелесть… То есть начинает слушать бесов. К тому же он был антисемит. Знаете, это очень страшно — интеллигентный, вежливый антисемит, обосновывающий свою ненависть к тебе специальным научным способом… — старик снова взялся за стакан, недовольно хрюкнул, глотнул, с шумом втягивая воду.
— Извините, Аркадий Яковлевич, но у него были на это причины, — Герман посмотрел старику в глаза, — и вы их знаете.
— Знаю, — Аркадий Яковлевич почесал лысый подбородок об одеяло. — И как человек, и как христианин — прощаю ему. Не знаю, что бы я сам думал, если б я был русский, и два еврея-следователя разбивали мне шею прикладом… Но я помню ещё и то, что это делалось во имя очередной теории общественно-исторической! Которая была, кстати, ничуть не хуже, чем построения Льва Николаевича.
— Марксистская теория не подтвердилась, Аркадий Яковлевич. А теория пассионарного толчка доказана. Мы можем создавать народы, Аркадий Яковлевич. И вы сделали для этого больше всех.
— Не я, — Герман заметил, что старик проглотил похвалу, и не прочь получить добавку, — Не я. Скорее уж, Вульф, Левинсон, Княжин… Кстати, что с Княжиным? Он вроде был молодой ещё?
— Живёт в Израиле. Уехал с внучкой… Давайте к делу. Аркадий Яковлевич, вы же всё прекрасно понимаете. Русские переживают фазу надлома. Она проходит очень неудачно. Если всё пойдёт так, как сейчас, России скоро не будет. Каяться будет тоже некому. Нам нужно возродить русский народ. То есть создать его заново. Другого способа у нас нет. Нам нужен новый пассионарный толчок. И милостей от природы ждать не приходится.
