Где-то хлопнула дверь – красноватый свет отпечатался натротуаре, долетела рок-музыка, замелькали тени, из каких-то грешных глубинвыскочила группа молодежи, поплюхались в автомобили, взвыли, отчалили, влилисьв бесконечный traffic, дверь захлопнулась – тишина, безлюдье… Длинный ряд домовс табличками «For rent, no chldren, no pets»[6], звезды шуршат вкоролевских пальмах… Вдруг близко скрип рессор, скрип тормозов, скрип руля –из-за угла выползает «желтый кеб», огромный кадиллак выпуска 1934 года снадписями на бортах «Содом и Гоморра». Из окна молча и неподвижно смотрит лицонеопределенного пола, одна щека красная, другая зеленая.
Я начинаю догадываться, как много жизни за этими тихимифасадами, в глубине кварталов, на холмах и в каньонах великого города, какмного странной, быть может, и таинственной жизни.
Недаром чуть ли не восемьдесят процентов американскихфильмов о грехах и страстях человеческих снимаются в Лос-Анджелесе.
Проходит еще некоторое время, две недели или три, и у меняобразовывается мой собственный Эл-Эй, мои собственные трассы, пунктирытелефонной связи, моя бензоколонка, мой супермаркет, мои кафе, беговая дорожка,бассейн, пляж – то есть, как у всех аборигенов, собственная среда обитания,пузырь повседневной жизни.
Могу предположить – «отчуждение» в Лос-Анджелесе ничуть несильнее, чем в любом другом большом, но обычном городе мира. Да, здесь естьиндустриальные джунгли, где можно ехать час или два и не увидеть ни одного,просто ни одного человека…
Однажды мы вдвоем с милейшей калифорнийкой отправились вЛонг-Бич осмотреть музейный лайнер «Куин Мэри» (бывший флагман атлантическогопассажирского флота, купленный сейчас городским управлением Лонг-Бича).Прошлявшись несколько часов по палубам, залам и коридорам британского гиганта,отправились восвояси, запутались в светофорах, в разных бесчисленных «рэмпс», вдорожных надписях и заблудились.
Неведомая и невероятная местность вдруг открылась нам. Вовсе стороны света до самого горизонта простиралась индустрия: портальные имостовые краны, доки, ржавые громады покинутых кораблей, башни теплоцентралей,яйцеобразные, шарообразные, чечевицеобразные емкости газгольдеров, светящиесяплоскости загадочных мануфактур, мешанина железнодорожных путей, мачтыэнергопередач, кишечник труб, провода, тросы, кабели словно хаос вычесанныхволос, ползущие в этом хаосе вагонетки и монотонно, но многосмысленнокачающиеся насосы нефтяных скважин, и горы автомобильных отбросов, и, конечноже, штабеля затоваренной бочкотары – и ни одной живой души…
Повсюду были дымы, багровые, оранжевые, зеленые желтые,явные яды, а любимое наше светило, закатываясь в эти дымы, напоминало главныйяд, резервуар всех страшных ядов.
И ни одной живой души – ни кошки, ни собаки, и даже чайкисюда не залетали из недалекого океана…
Живые души проносились в своих спасательныхпузырях-автомобилях по выгнутым дикими горбами фривэям, а бетонные эти ленты,вытянутые горбами и пересекающиеся в разных плоскостях над неорганической страной,еще сильнее подчеркивали атмосферу не-жизни.
Мы катили через эту страну час или два, кружили и петляли,стараясь выбраться на Пасифик Коуст хайвэй. К счастью, бензина в баке былодостаточно, и мы выбрались.
Мы были изрядно утомлены и угнетены, и спутница-калифорнийка,которая, как оказалось, и не подозревала, что неподалеку существуют эдакиеджунгли, даже прекратила трещать своим милейшим язычком и жестикулироватьмилейшей ладонью.
Однако еще через час мы и думать забыли об этом мире неживойприроды, созданной венцом живой природы, то есть человеческим гением.
Это был первый вечер уик-энда, и мы попали на перекрестокнеясных духовных брожений, в уютную сутолоку Вествуда.
Рами Кришна Рами-рами Хари-хари Хари-рами Хари-КришнаХари-хари Рами-рами Рами-хари…
У закрытых дверей «Ферст Нэшнл Сити Бэнк» тряслась в танцегруппа парней и девушек в желтых и белых хламидах, подпоясанных веревками. Сбритых голов свисали длинные узкие косицы вроде запорожских оселедцев, мелькалибосые пятки. Двое лупили ладонями в барабаны, трое гремели бубнами. Длиннаятощая сестрица с придурковато-блаженным выражением юного лица, тожепританцовывая, бродила в толпе зрителей, раздавала журнальчики поклонниковКришны, просила немного денег и, получив несколько монет, проникновенно шептала,заглядывая в глаза:
– Вы так щедры, вы так прекрасны…
Рядом, едва ли не перемешиваясь с кришнаистами, бурнодемонстрировала свой восторг группа новообращенных христиан, ассоциация «Джузфор Джизус!».
Чуть поодаль прямо с собственного велосипеда, зацепившисьногой за уличный барьер, вещал один из многочисленных в Эл-Эй бродячихпроповедников– свами. Седые волосы перехвачены по лбу кожаной лентой, глаза настаром морщинистом лице поблескивают веселой сумасшедшинкой. Пересыпая своюречь непристойностями, но уважительно подбородком и руками апеллируя к небесам,свами разоблачал пристрастие современного человека к удобствам – кхолодильникам, кондиционерам, автомобилям…
Слушателей было немало, все хохотали, а юный негрподбрасывал пророку новые идеи:
– Swumy, what about money?
– Money?! – жутким голосом, напомнившим мне одногорежиссера «Мосфильма», завопил пророк. – Money is shit, green shit!
Тут же среди пророков, трясунов, певцов и барабанщиков и всена том же пятачке возле банка бродили зеваки с пакетиками орехов, с сахарнойватой, с банками пива. Из грузовичка выгружалась новая команда с новымилозунгами, с железными бочками вместо барабанов, то ли движение «Women's Lib»[7], то ли «Gay's Pride»[8], то ли «Группа борьбыпротив кастрации кошек», то ли «Марш ветеранов спорта за переселение на Луну»…
К банку, мигая сигнализацией, приближалась патрульная машинаполиции. «Вот сейчас и разгонят всю шарагу,» – подумал я.
Однако никто на перекрестке, кроме меня, на полицию необратил ни малейшего внимания. Полицейские, негр и белый, вышли из машины ивстали в своих классических позах – руки за спиной – против трясущихся и всебольше входящих в раж братьев и сестер Хари-Кришны.
…Запомнив этот перекресток, я и на следующий вечер пришелсюда. Было пустынно и тихо, только позевывал возле магазина грампластинокскучающий секьюрити-гард, только светились вывески «Alice's Restaurant»,«Hungry Tiger», «MacDonald», «Bullocs» да проносились, конечно, машины.
