Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 135
— Faites vos jeux.
В который раз закрутилась вертушка, запрыгал костяной шарик.
— Восемнадцать, красное, — невозмутимо произнес крупье под вздох толпы.
Надо же, он ошибся всего на одну лунку! Все посмотрели на проигравшего. Тот улыбнулся, встал, подал знак, и официанты с подносами, плотно уставленными фужерами с шампанским, сделали шаг к столу. Овчинников кивнул им, слегка поклонился публике и вместе с офицером стал пробираться к выходу. Десятки рук потянулись к дармовой выпивке, отталкивая уже все окончательно осознавшего Каратаева.
Он посторонился и молча наблюдал, как репортер берлинской светской хроники, ухватив бокал, отошел в сторонку. Поставив его на постамент какой-то статуи, журналист раскрыл свой блокнот и стал в нем что-то записывать. Казалось, этот тип был просто счастлив от всего произошедшего. «Скотина, — думал, глядя на него, Каратаев, — не мог нормально написать, что русский дважды ставил на семнадцать, черное…»
«Чертов идиот, — ругал он уже себя, возвращаясь домой. — Фраер, лох, придурок, профершпиливший (или как там у Достоевского) казенные деньги! Хорошо хоть за жилье вперед уплачено. Ну-у-у, тупица!..»
Уже лежа на диване в своей комнате на Фридрихштрассе, он, несмотря на проигрыш, успокаивал себя: как бы там ни было, а газетная заметка все же сработала. Будь он сам чуточку повнимательней, и такого прокола не случилось бы. А значит, еще не все потеряно.
«Однако что же теперь делать? — в десятый раз задавал он себе этот вопрос. — Осталось сорок восемь марок и мелочь. Так бездарно продуть все деньги! Нет, если так пойдет и дальше…»
Он вдруг вспомнил афишу, призывавшую публику на воскресные бега. «А что, — подумал Каратаев, — с моими копейками только это и остается».
Он проверил, заперта ли дверь, выключил свет и достал из кармана висевшего на стуле френча очешник. Через минуту Савва уже поставил перед поисковой программой компьютера задачу: выудить из декабрьских берлинских газет все, что касается бегов или скачек. Потом он отобрал данные за ближайшее воскресенье семнадцатого декабря. Скачки, как обычно, были прекращены еще осенью, а вот бега, невзирая на зиму и снег, продолжались, и в этот день действительно должны были состояться.
Савва выписал на клочок бумаги интересующие его данные, выключил компьютер и снова лег.
Весь следующий день он опять бродил по Берлину, стараясь приобщиться к ритму и стилю жизни последних лет Второй империи. Старательно запоминая названия улиц, вывески магазинов, расположение остановок общественного транспорта, Каратаев с особым вниманием приглядывался к людям. Вот группка ортодоксальных евреев в черных шляпах, бородах и пейсах толпится возле синагоги; вот студенты в каких-то чудных шапочках, звякая пристегнутыми к форменным шинелям короткими рапирами, шумной гурьбой вваливаются в пивную; вот полицейские вытянулись во фрунт вдоль тротуара и отдают честь проносящейся мимо карете с германским принцем крови, следом за которой, рассыпчато звеня подковами по каменной мостовой, летит на рысях эскорт черных прусских гусар.
Посещать заведения ему теперь было не по карману. В течение дня он перебивался пирожками и парой бутербродов с колбасой, а возвращаясь вечером домой, купил булочки и молоко на углу Маркграфен и Краузенштрассе. Лежа потом в своей комнате на тесном диване, он в который уже раз размышлял о странностях этого мира.
Каратаев понимал, что никто из его современников никогда не узнает, что с ним случилось. Отправка в прошлое агента-исследователя (агиса, как называли командированных в их институте) и его возвращение осуществлялись через одно и то же окно. Если же окно закрывалось, а агент к тому времени не возвращался, то он не возвращался уже никогда. Но самое интересное, что сколько ни посылай в то же место и в то же время других агентов через новые окна, найти пропавшего они не могли. Более того, не могли обнаружить никаких следов его деятельности. На сей счет существовало множество теорий о всякой там многовариантности возмущенного прошлого.
Он снова вспомнил книжную иллюстрацию так называемого «феномена независимости». На маленький необитаемый остров с единственной кокосовой пальмой в его центре в понедельник энного года посылается агент «А». Через другое окно хронопортации туда же, но, скажем, днем позже — во вторник — посылают агента «Б». Спрашивается: что будет на острове в среду? Ответ: никто толком не знает. Ясно одно — они не встретятся. Каждый из них будет жить под этой пальмой хоть год, хоть всю оставшуюся жизнь в полном одиночестве. Если «А» с горя вдруг спилит несчастное дерево, то «Б» этого никогда не заметит. Он так же будет сшибать с него кокосы, как и прежде. В свою очередь и «А» не обнаружит следов деятельности своего коллеги, хоть взорви тот над островом атомную бомбу. Если же с целью посмотреть, что там творится, к ним пошлют третьего агента, скажем, «С» (уже через третье окно), то он обнаружит там первоначальный покой и полное безлюдье. А вот хронопортация агента «С» через окно агента «А» приведет к их встрече. То же и в отношении окна агента «Б». Таким образом, агисы, засланные в прошлое через одно и то же окно, оказываются в общем для них мире, а через разные — в разных. Такая вот получается загогулина.
Самая большая сложность в связи с этим состояла в том, что держать окно открытым можно было очень недолго, буквально несколько часов, после чего резко возрастают затраты энергии и наступает нестабильность. Через нестабильное окно назад может вернуться инвалид, дебил или того хуже — непонятно что.
Но зато из «феномена независимости» вытекало одно величайшее следствие: никакие художества агисов в прошлом не могут повлиять на современность. Что бы они там ни натворили, в том времени, откуда они были хронопортированы, ровным счетом ничего не менялось. Как не менялось и ни в каком другом. Ведь обычных людей и все человечество в целом, живущее в любую конкретную эпоху, также можно рассматривать как группу агентов-исследователей, хронопортированных в прошлое через свое общее огромное окно, но со смещением в ноль секунд. Того, чего так боялись раньше — катаклизмов, связанных с парадоксами причины и следствия, — не происходило. Проникни на год или на сто лет назад банда террористов и взорви там хоть сто атомных бомб, последствия сказались бы только в их варианте. Там погибли бы люди и города превратились в руины, в других же эпохах и в настоящем времени (хотя понятие «настоящего» стало весьма условным) никто не заметил бы перемен.
Воскресное утро семнадцатого декабря выдалось солнечным, с легким морозцем. Путь до Мариендорфа оказался неблизким, так что пришлось потратиться на извозчика, вследствие чего у Каратаева осталось ровно сорок марок.
Ипподром был заполнен до отказа: многие берлинцы надеялись сделать себе подарок к Рождеству. Рядом со смотровой трибуной расположился военный оркестр, а на беговых дорожках гарцевало несколько всадников в блестящих шлемах с высокими султанами из конских хвостов.
Публика здесь, не в пример фешенебельному казино на Курфюрстендамм, собралась разношерстная. Важные господа — члены клуба — и их дамы в основном расположились в ложах, коротая время за бокалом глинтвейна или чашечкой горячего кофе. Но и внизу, в толпе у ограждения, можно было заметить высокие черные цилиндры и меховые воротники. У всех без исключения в руках были программки с расписанием забегов; у многих — бинокли; блокноты, в которых делались какие-то пометки; газеты, уделяющие внимание конно-спортивным соревнованиям. Каратаев тоже подобрал оброненную кем-то программку и сверил ее со своим списком. Все совпадало.
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 135
